Театр в провинции (3/3)

(Предыдущая часть)

Потом составили устав, приняли его и даже утвердили в полиции.

Комитет определил размеры гонораров драматургам, актерам и всем прочим, подвизающимся на поприще театрального искусства.

Теперь это уже не забава. Дело приняло серьезный оборот. О нем уже заговорили в газетах, узнала вся Сербия.

Был арендован верхний этаж старого турецкого дворца. Сломали две стены, воздвигли сцену, повесили занавес, одним словом, — все как в Белграде.

В один прекрасный день люди, проходившие мимо турецкого дворца, могли видеть, как актеры, действуя ломами, разрушали стены с таким рвением, что сотрясался весь дом. Многие пожимали плечами, усмехались и шли дальше.

— А где мы возьмем деньги на покрытие таких расходов? — спросил профессора один из членов комитета, торговец.

— Не беспокойтесь, — ответил тот, вдохновленный своим высоким призванием воспитывать граждан и жаждой славы, — ведь у нас много граждан, верно?

— Верно, — подтверждает торговец Пера и недоверчиво смотрит на профессора.

— Прекрасно. Пусть приходит регулярно только одна треть, и то… по… по полдинара с человека — посчитай, сколько это будет? По меньшей мере, двести динаров; а если взять в расчет детей, школьников и солдат, то такая сумма наверняка обеспечена. В месяц четыре спектакля — восемьсот динаров, — доказывает профессор и, немного помолчав, уверенно добавляет: — Можно рассчитывать на тысячу динаров в месяц.

— А кто оплатит расходы, пока мы еще не приступили к делу? — допытывается торговец.

— Потребуется приблизительно… Знаешь, дороже всего обойдется сломать и восстановить эти стены, — мы ведь обязались после закрытия театра сдать дом в полном порядке.

— Но кто же все-таки заплатит? — настаивает Пера.

— Примерно, со всеми предварительными расходами, потребуется пятьсот динаров… Э, теперь мы будем привлекать к участию в затратах и членов-основателей и благотворителей.

— Ничего это не даст! — замечает торговец, качая головой.

Профессор промолчал, занятый какими-то вычислениями в блокноте.

— Пойду посмотрю, что в лавке делается, — говорит торговец, неторопливо поднимается и уходит.

На следующем заседании комитета не было ни одного торговца. Все сослались на неотложные дела, настоящая же причина их отсутствия осталась неизвестной.

Профессор совсем запарился. Пишет приказы, читает артистам лекции о театральном искусстве, принимает заявления, жалобы, выносит решения и утверждает расходы, а именно: сколько взять в кредит.

Работает он без устали и с твердой верой в успех. Задает артистам, то есть подмастерьям, уроки, которые диктует им каждый вечер после того, как закроются мастерские. Старается привить молодым людям любовь к этому виду искусства. Приобретает за свой счет книги и даже сочинил драму, которая, как он утверждает, написана простым языком, а потому доступна широким массам. Исправил стихотворные драмы Якшича[1], ибо актеры жаловались, что не понимают их.

— Терпение и труд все перетрут, — изрекает профессор.

— Да, вот и я достиг успехов только благодаря упорному труду,— скандирует актер и разваливается на стуле, словно ага.

— Господин Гавриил! — цедит сквозь зубы профессор.

— Слушаюсь, господин управляющий! — отчеканивает актер, вскакивая со стула и отвешивая низкий поклон.

— Можете ли вы им объяснить, что такое трагедия? Мы дошли до этого раздела, а у меня дела в школе! Видите, сколько приходится работать, некогда даже пообедать и по-человечески выспаться!

— Если прикажете, господин управляющий?! — басит артист, ухмыляясь.

— Да, вы с этим справитесь!

— Это же моя профессия — вы знаете, — с гордостью говорит актер и смотрит на остальных, как бы вопрошая: «Сколько бы вы дали, чтобы стать таким мастером?»

Все устремили на него взгляды, полные благоговения.

— Подано заявление, сударь, — обращается Стева к профессору.

Профессор входит в свою канцелярию.

О, посмотрите только, как обставлена теперь его канцелярия!

Из дому ему доставили сюда красивые портьеры (из-за которых пришлось выдержать трехдневную войну с женой), письменный стол орехового дерева, кресло и софу. Затем он приобрел второй стол для секретаря, обязанности которого исполнял актер, обладавший хорошим почерком. На столе управляющего большая красивая лампа, полный письменный прибор и два серебряных подсвечника по бокам. Все это он перетаскал из дому постепенно, по одной вещичке, — если бы он забрал все сразу, жена упала бы в обморок. Кстати, теперь он обдумывает, как бы намекнуть жене, что ему очень нужен еще небольшой шкафчик для актов; но это уже дело второстепенное.

Он важно разваливается за столом, берет в руки заявление и, нахмурившись, читает:

«Долгое время и во многих театрах я играла наивные роли, но по слабому зрению оставила сцену и поступила кухаркой в лучший дом; теперь же я растолстела и могу выступать в трагедиях, а потому покорно прошу г. Управляющего испытать меня и принять в труппу. Остаюсь покорная ваша слуга

София Маничева».

Профессор помолчал, потер лоб и позвонил.

Вошел сапожник Лаза.

— Скажи господину Гавриилу, чтоб проверил эту женщину, и если она хоть немного подходит, пусть напишет резолюцию о приеме, а я подпишу, — распорядился профессор и вышел.

В коридоре стоит София.

— Это управляющий! — шепчет ей Миливое.

Она почтительно кланяется, а управляющий проходит мимо, преисполненный собственного достоинства.

Вечером он сделал актрисе пространное внушение, как нужно себя вести, объявил, что она принята в труппу, и строго-настрого приказал, чтобы никто не смел ее и пальцем тронуть.

—

После двадцатидневного неустанного труда начались приготовления к репетициям и к спектаклю — опять готовили «Бой на Косовом поле», ибо эту пьесу актеры лучше всего помнили.

Теперь профессор не знал отдыха ни днем, ни ночью.

Чуть свет он уже в театре, загляните туда часов в одиннадцать вечера — он все еще там.

Одного учит, как нужно кланяться, другого — как сидеть, третьего — как плакать, четвертого — как смеяться.

— Не кричи ты «ха-ха-ха», как в книге написано, а смейся, как обычно смеешься! — объясняет он Симе.

— Так написано в моей роли!

— Вот как нужно смеяться, — говорит профессор и хохочет так, что все дрожит.

— А ну-ка вы, господин Гавриил!

Актер чуть не лопается от смеха.

Залился смехом и сапожник Лаза, а за ним и все остальные, да так, что все ходуном заходило, а Сима, окончательно растерявшись, снова еле выдавил из себя: «Ха-ха-ха!»

— Опять не так! — сердито кричит профессор.

Подмастерье гребенщика готовит роль Мурата.

Профессор сажает его на низкий турецкий диван и объясняет, что он будет изображать всесильного властелина, а потому и вести себя должен, как подобает всесильному властелину.

— Слева выходит гонец, кланяется, целует султану туфлю и подает письмо! — наставляет профессор.

Но тут вбегает служанка профессора:

— Сударь, госпожа просит вас поторопиться, ужин остынет!

Профессор только отмахивается, не обращая никакого внимания.

Миливое играет гонца. Идет, выпятив грудь, топая так, что все сотрясается; на нем какие-то пестрые одеяния и кривая турецкая сабля.

Подмастерье гребенщика, увидев его, проворно вскакивает, и всей своей фигурой выражает такое подобострастие, словно встречает покупателя в лавке.

— Да пойми же, — ты царь, и все остальные ниже тебя!

— Слушай, что тебе господин говорит: ты как будто бы царь! — разъясняет сапожник Лаза и качает головой, а сам заискивающе глядит на профессора, думая про себя, как бы заполучить его в клиенты.

— Какой из гребенщика царь! — протягивает Стева, зевает во весь рот, почесывается, нахлобучивает шапку и направляется к двери. Идет человек спать — одиннадцать уже пробило.

Никак не может гребенщик вообразить себя царем.

— Ох, — кричит Миливое.

Роль Мурата перешла к печнику Васе.

Все пришло в движение; предстоящий спектакль расхваливают везде и всюду не без участия и самого профессора. Сегодня вечером дается представление.

Актер, как самый проворный, сидит в кассе. Когда ему придет пора переодеться, чтобы стать Милошем Обиличем, его сменят другие.

Народу собралось довольно много. Пришли даже чиновники с женами. Вина уже по рядам не разносят — сразу видно, что бразды правления взял в свои руки человек, понимающий, что такое театр.

Занавес поднялся, и представление началось.

Актеры играют так же, как и на репетиции, только к новой актрисе в роли царицы Милицы[2] прямо подступа нет: цедит сквозь зубы, голова гордо вскинута, жмурится, поджимает губы, а с воеводами обходится так, будто ночью у ворот тайком от хозяина любезничает с возлюбленным.

Печник, исполняющий роль Мурата[3], задремал. Постепенно голова его свесилась на грудь, и все увидели, что он спит. Тогда актер, игравший Милоша, гаркнул что было сил. Султан вскочил с дивана и, с трудом разобравшись спросонок, где он, снова сел.

Публика надрывается от смеха, и почти не слышно, что говорят на сцене.

Профессор рвет и мечет. Не легко ему: он всем успел уже рассказать, как хорошо подготовил артистов.

Мурат не ужинал и, кроме желания спать, испытывает еще муки голода.

В антракте он спрашивает профессора, скоро ли кончится его роль, а сам еле на ногах стоит. Да и не удивительно: двое суток он не смыкал глаз — днем делал железные печки, а по ночам твердил, несчастный, роль и торчал на репетициях.

— Как только убьет тебя Милош, сразу же иди домой! — говорит профессор.

— А когда он меня порешит?

— Сейчас, в следующем действии, только не спи.

Снова поднимается занавес.

Актеры (а с ними и публика) отлично слышат суфлера, и повторяют за ним слова, как дети за попом на исповеди перед причастием.

Мурат шумно зевает, почесывает затылок, а глаза так сами и слипаются.

Он опять уснул, даже захрапел. Спит как убитый, но продолжает сидеть, только голову склонил.

Из комнаты слева послышались громкие голоса.

— Выходит Милош! — во всеуслышание объявляет суфлер.

— Где он, куда делся? Посмотрите во дворе! — кричат за сценой — публике все слышно.

Представление приостановили; ждут, пока Милош убьет Мурата, а Милоша нет.

Галдеж усиливается. Актеры покидают сцену и бегут куда-то.

Ругань, шум, крик. Но Милоша все нет.

— Удрал, удрал! — доносится со двора.

— И деньги прихватил! — вопит Стева, и тут началась уже настоящая свалка.

Публика наблюдает за происходящим. Одни бросились на помощь, другие сидят и смеются; у многих прямо слезы выступили от смеха.

Один Мурат на сцене. Голова на коленях, храпит вовсю!

— Да убивайте же меня, а то я уйду! — крикнул он сердито, разбуженный шумом, потом вскочил и начал испуганно озираться по сторонам; уж не воскрес ли он, подумалось ему.

Зрители заливаются смехом.

— О, этот вечер стоит миллиона! — восклицают многие, довольные веселой комедией.

Вбегает профессор, бледный и задыхающийся.

— Что случилось? — спрашивает его полицейский, совсем было приготовившийся выйти и посмотреть, кого это ищут и ловят.

— Вы только подумайте — Милош Обилич очистил театральную кассу и сбежал, — с трудом выговаривает запыхавшийся профессор.

— Что, Обилич изменил?! — крикнул кто-то из зала; все опять засмеялись.

— А как с Вуком?! — интересуются другие.

Полиция поспешила уйти, чтобы отрядить погоню, а остальные гости, едва держась на ногах от смеха, стали расходиться.

Спектакль этот обернулся для профессора векселем на солидную сумму, ушедшую на покрытие театральных долгов.

 

Источник: Доманович, Радое, Повести и рассказы, Государственное издательство художественной литературы, Москва 1956. (Пер. И. Макаровской)

 

[1] Джура Якшич (1832–1878) – известный сербский поэт, прозаик и драматург.

[2] Царица Милица – персонаж народного эпоса, жена князя Лазаря.

[3] Мурат I (1362–1389) – турецкий султан, возглавлял турецкое войско в сражении на Косовом поле, там же и погиб. Персонаж сербского народного эпоса.