Сельские очерки (3/4)

(Предыдущая часть)

СЕЛЬСКИЕ ПОХОРОНЫ…

Дядя Михайло Томанич был нашим соседом. Я помню его плохо и, по правде говоря, больше запомнил его чубук, — пестрый черешневой чубук с тончайшим узором. Помню, придет, бывало, он к нам, подсядет к очагу, потягивает кофе и пускает изо рта густые кольца дыма. Я гляжу с замиранием сердца на чубук и готов отдать за него все на свете. О, сколько прекрасных намерений и планов связывал я с этим чубуком, и мне казалось диким, что такая красивая вещь употребляется для столь глупого занятия, как курение.

Однажды, дело было весной, пришел к нам в дом Марко, сын дядюшки Михайлы, растерянный, без шапки; поздоровавшись, он оглядел всех нас, и взгляд его остановился на моем отце:

— Пришел тебе сказать… — вымолвил он и осекся.

— Уж не… — быстро подхватила мать, но тоже замолкла и посмотрела на Марко. По его взгляду я понял, что произошло что-то страшное.

— Помер?! — воскликнул отец и всплеснул руками.

— Ах, бедный дядя Михайло! Помер, значит?

— Утром сегодня, бедняга!—помолчав, сказал Марко, и слезы полились из его глаз. Он смахнул их и уставился на огонь в очаге.

— Не надо так убиваться… Воля божья!.. Все там будем!.. — утешала его мать.

— Больше таких людей и не рождается! — сказал отец.

— Воля божья! — проговорил и Марко.

— Детей в люди вывел и после себя немало оставил, а человек уж старый был… Конечно, жаль, как говорится, и цыпленка, а тем более отца родного, но чему быть, того не миновать!.. Хорошая смерть! — опять заговорила мать.

— Будто заснул, горемычный, ни капельки и не мучился, — сказал Марко.

— Хорошая смерть!.. Бывает ведь, знаешь, не приведи господь… — начал отец.

Марко махнул рукой, вздохнул и проговорил, будто про себя:

— Где-то на чужбине, без своих… Не дай боже!

— Попу сказали? — спросил отец.

— Брат пошел, Миливое.

— Поди-ка, оставил кое-что покойный! Сраму не потерпишь. Есть у тебя, слава богу, на что похоронить. Не придется краснеть перед людьми.

— Есть, слава богу!.. Тхе, что поделаешь!.. Из кожи ведь не вылезешь!.. Не дай-то бог… На все воля божья, — проговорил Марко, выходя.

Отец пошел за ним следом.

Во время разговора я несколько раз чуть было не спросил о трубке, да не посмел — почувствовал, что не к месту будет такой вопрос. Но мысль о трубке меня не оставляла.

Проскользнул и я во двор к дядюшке Михаиле.

Там множество народу. Его сыновья, племянники и другие родственники, все без шапок, угощают теплой ракией и кофе. Собравшиеся их утешают, пьют за упокой души. Снохи и остальные женщины из семьи покойного во весь голос причитают, а соседки, пришедшие на помощь, снуют по двору и дому, что-то переносят, хлопочут около огромного костра во дворе, присматривая за едой, которая варится в больших котлах, и прикладываются к теплой ракии — за упокой души. Рядом с большим еще один костер, поменьше, и над ним висят на вертелах два огромных борова. Прохаживаются какие-то парни, всюду полно людей. Смеются, шутят, подставляют куски хлеба под жарящиеся туши, чтобы накапал жир, и закусывают им ракию.

Но все это не занимало меня, скорее даже раздражало, я упорно думал о чубуке дядюшки Михайла. Боязнь, что его закопают вместе с чубуком, заставляла меня трепетать. Только бы узнать, кто сейчас распоряжается чубуком?!

Но, несмотря на все мои усилия, я ничего не мог разведать о нем.

Ложась вечером спать, я думал о чубуке и с этой мыслью уснул, а на следующий день предпринял уже более серьезные шаги. Подглядывая, как и накануне, через щель в заборе во двор дядюшки Михайла, я, на мое счастье, заметил там своего сверстника Мику, внука покойного, и решил ему довериться. Я окликнул его из-за забора, и он тотчас подбежал ко мне. Мы уговорились поиграть в нашем саду.

— А во что будем играть? — спросил он.

— В торговца. Ты будешь продавать свиней, а я покупать…

— Ладно!

Мика сел на край большого корыта, из которого пьют свиньи, устроился поудобней, как это делал дядюшка Михайло, когда продавал свиней, откашлялся и ждал, когда я начну.

— Э, подожди, сейчас я принесу отцовскую сумку, с которой он ходит на охоту! — сказал я, воодушевленный новой прекрасной идеей.

— А мне что взять? — заволновался Мика. — Лучше я возьму сумку, а ты продавай свиней.

Меня вдруг осенило.

— А ты возьми дедушкин чубук и как будто кури.

Решено. Он побежал в одну сторону, я в другую.

Я возвратился с сумкой, жду, сгорая от нетерпения. Мики нет. Недолго думая, я бросился к ним во двор. Меня одурманил запах ладана и каких-то курений. Тишина, все собрались вокруг гроба. Священник с епитрахилью на груди читает над покойником, ему вторит хор учеников во главе с учителем. Я протолкался вперед. Лицо дядюшки Михайла словно восковое, на голове — красная феска, руки, тоже будто из воска, сложены на груди. Меня страх пробрал.

— А ну, беги отсюда! — сказал кто-то, подталкивая меня. Я выскочил во двор, но меня выпроводили и оттуда, и я убежал в свой сад.

Там, к великому удивлению, я увидел Мику с чубуком в руках. Снова начали гадать, кому чем играть.

Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас…

слышалось печальное погребальное пение со двора дядюшки Михайла.

—  О-оо-й!— о-оо-й! — слышались душераздирающие причитания женщин.

Оробевший Мика расплакался, я тоже перетрусил.

Причитания и пение слышались все слабее и слабее, погребальное шествие удалялось.

Еще слабо доносился грустный напев «Святый боже» когда мы с Микой договорились разрезать чубук и сделать из него стрелялки; на соседнем дворе все громче раздавался хохот и визг пьяной прислуги.

(Далее)