Не можу слухатися
Настала пора мені служити у війську, але ніхто не викликав мене. Я весь пройнявся патріотичними почуттями, і вони не дають мені спокою ні вдень ні вночі. Іду вулицею — стискаю кулаки, побачу якого іноземця — скрегочу зубами, а часом так і пориває мене кинутися на якусь людину й дати їй ляпаса. Ляжу спати — всю ніч сниться, що я ріжу ворогів, проливаю кров за свій народ і мщуся за Косове поле. Чекаю нетерпляче повістки, а її все нема й нема.
Бачу, як багатьох хапають за ко.мір і тягнуть до казарми, та й заздрю їм.
Якось прийшла повістка старому дідові, що звався випадково так само, як я. Йому суворо наказували негайно як дезертирові з’явитися до комендатури.
— Який я дезертир, — запротестував дід, — яв трьох війнах був, маю поранення, шрами й досі ношу!
— Усе це добре, але наказ є наказ, і його треба виконувати.
Пішов дід до коменданта, а той вигнав його геть.
— Хто тебе кликав сюди, шкапо стара?— гарикнув комендант і мало не відлупцював діда.
Зрештою, якби старого не витурили так безпардонно з комендатури, я зі своїм ентузіазмом і великою любов’ю до казарми вже ладен був подумати, що він має там якусь протекцію.
Моє сильне хотіння змінилося нараз відчаєм. Даремно я, проходячи вулицею повз офіцерів, гатив ногами об землю, аж у п’ятах мені стріляло, сподіваючись, що такого старанного вояка неодмінно запримітять і покличуть до війська. Не кликали.
Усе це допекло мені, і одного чудового дня я сів та й написав командуванню прохання, щоб забрали мене до війська. У ньому я вилив усі свої патріотичні почуття і наприкінці написав таке:
«Ах, пане коменданте, якби ви знали, як б’ється в грудях моє серце і в жилах клекоче моя кров, дожидаючись тої давно омріяної хвилини, коли я нарешті зможу називатися захисником корони й вітчизни, оборонцем свободи й сербського вівтаря, коли я стану в ряди косовських месників!»
Оздобивши таким чином свою заяву, наче любовний лист, я відчув себе на сьомому небі, впевнений, що все буде гаразд.
Окрилений надією, я встав і подався просто до комендатури.
— Чи можу я пройти до пана коменданта?— запитав я солдата, що стояв коло дверей.
— Не знаю, — відповів той спроквола, знизавши плечима.
— Запитай його, скажи, прийшов тут один, хоче служити у війську! — кажу йому, наївно гадаючи, що солдат, лише почувши таке, всміхнеться до мене й стрімголов кинеться до коменданта доповісти про прихід новобранця, а комендант вибіжить мені назустріч аж до дверей, поплеще мене по плечу й вигукне: «Добре, соколе; ходімо зі мною!»
Але, замість усього цього, солдат подивився на мене співчутливо, ніби хотів сказати: «Ех, дурню, дурню, куди ти рвешся! Таж каятися будеш!»
Я тоді ще не розумів цього погляду, через те мені й дивно було, чого солдат так дивиться на мене.
Довго я чекав під дверима. Ходив сюди-туди, курив, сідав, плював, заглядав у вікна, позіхав, розмовляв з якимись селянами, що теж прийшли до коменданта, і чого тільки не робив, аби згаяти час.
У всіх кабінетах кипить робота, чується гомін, лайка. Безперестанку звучать команди, а вслід за ними лунають вигуки: «Слухаюсь!» — це означає, що наказ від найвищого чином дійшов до найнижчого — і коридором біжить солдат з одного кабінету в інший. Тепер уже в цьому кабінеті зчиняється галас, кілька разів різними голосами лунає «Слухаюсь!» — і знову вибігає солдат — мчить в іншу частину.
Задзеленчав дзвоник у комендантському кабінеті.
До кабінету увійшов солдат. Почулося якесь глухе буркотіння, потім солдат гукнув: «Слухаюсь!» — і вибіг розпашілий, мов рак, і полегшено зітхнув, що все так щасливо минулося.
— Заходьте, кому треба до пана коменданта, — сказав солдат, витираючи піт із лоба.
Я увійшов перший.
Комендант сидів за столом і курив цигарку в бурштиновому мундштуку.
— Добрий день! — привітався я.
— Що треба? — гарикнув він таким голосом, що в мене підігнулися ноги.
— Чого ви кричите, пане?! — сказав я, трохи оговтавшись.
— Ти ще будеш учити мене!? Геть звідси! — загорлав він ще страшніше й тупнув ногою.
Я відчув, що в мене по спині поповзли мурашки, а мій патріотичний запал ніби хто водою полив, але я ще не втрачав надії, що все зміниться, коли я розповім йому про мету свого приходу.
— Я прийшов, щоб служити у війську! — промовив я, сповнений гордості, виструнчившись і дивлячись йому у вічі.
— А-а, дезертир! Почекай-но хвилинку, саме таких ми й шукаємо! — зловтішно мовив він і теленькнув дзвоником.
Відчинилися двері ліворуч від його стола й до кабінету увійшов старший сержант. Виструнчився, задер голову, вирячив очі, руки притис до стегон і посунув на коменданта, ударяючи ногами так, що аж у вухах задзвеніло, став перед ним, пристукнув ногою і, скам’янівши, як велить статут, голосно проказав:
— Слухаюсь, пане полковнику.
— Ось цього негайно забрати, обстригти, вдягти й посадити на гауптвахту.
— Слухаюсь!
— Ось моє прохання, будь ласка!.. Я не дезертир, я хочу служити у війську, — пояснюю йому і весь тремчу.
— Не дезертир? То чого ж ти хочеш?
— Хочу бути воїном.
Він відхилився трохи назад, примружив одне око й промовив уїдливо:
— Ти диви, він хоче, щоб його взяли до війська!.. Гм, та-а-ак!.. Із вулиці просто в казарму, трах-бах — і відслужив, ніби йому тут перегони якісь!..
— Мені строк настав служити.
— Не знаю тебе і слухати не хочу… — почав було комендант, але саме до кабінету увійшов офіцер з якимись паперами.
— Подивіться в рекрутському списку, куди отой записаний! — сказав комендант офіцерові, кивнувши на мене, потім запитав: — Як звати?
Я простяг своє прохання.
— Навіщо мені твої каракулі! — крикнув він і вибив мені з руки заяву; вона впала на підлогу.
«Ух, а я ж так складав!» — подумав я, забувши з досади, що треба назвати своє ім’я.
— Як звати, чому не відповідаєш?! —ревнув комендант.
— Радисав Радисавлевич.
— Подивіться в рекрутському списку! — наказав він офіцерові.
— Слухаюсь! — відповів той і, подавшись у свій кабінет, наказав молодшому офіцерові: — Подивіться в рекрутському списку, чи нема там якогось Радисава.
— Слухаюсь! — вигукнув молодший офіцер, вийшов у коридор, покликав старшого сержанта й наказав йому те саме.
— Слухаюсь! — відлупилося коридором.
Старший сержант наказав сержантові, той єфрейторові, а єфрейтор солдатові.
Тільки й чути, як гупають кроки, як зупиняються один перед одним начальники й підлеглі і все кінчається отим «Слухаюсь!».
— Список, спи-и-исок! —покотилося по всіх кабінетах, знявся в повітря пил, забухкали тюки паперів на підлогу. Шелестять аркуші, починаються ревні пошуки.
А я тим часом стою в кутку комендантового кабінету, не сміючи навіть дихати: такий страх охопив мене. Комендант сидів і курив, гортаючи записник.
У такому ж порядку, як було спущено наказ, повернулася й відповідь, тільки тепер вона йшла від нижчого чином і дійшла до старшого сержанта.
Старший сержант з’явився перед начальником.
— Честь маю доповісти вам, пане полковнику, що той солдат, якого ми шукали в списку, — помер.
Я отетерів і з переляку ладен був навіть у це повірити.
— Той солдат помер!.. — сказав комендант.
— Але я живий! — вигукнув я перестрашено, ніби й справді виривався з пазурів смерті.
— Іди собі! Для мене ти мертвий, тебе нема на світі, поки громада не направить тебе сюди!
— Повірте мені, я той самий… Я живий, ви ж бачите!
— Геть з очей, у списку сказано «помер», а ти мені голову морочиш!..
Мені не лишалося нічого іншого, як вийти.
—
Приплентав я додому (жив я в іншому місті) і кілька днів не міг отямитися. Писати нову заяву мені перехотілося.
Не минуло й трьох місяців з того часу, аж у наше місто прийшло розпорядження, щоб громада протягом двадцяти чотирьох годин відправила мене до комендатури.
— Ти дезертир, — сказав мені капітан, до якого привів мене солдат.
Я розповів йому все, як було і що сталося, коли я приходив до коменданта.
— Гаразд, іди, — розберемося.
Я пішов.
Щойно я повернувся у своє місто, як приходить виклик з якоїсь іншої комендатури. Кличуть мене до себе, щоб я негайно з’явився до своєї комендатури, бо я, виявляється, потрапив у їхні списки.
Пішов я до своєї комендатури й кажу, що мене викликають в М-ську комендатуру, аби повідомити, що я повинен з’явитися до вас.
— Так чого ж ти прийшов сюди?
— А чого я піду до них, коли вони все одно переправляють мене сюди… — і став доводити, як нерозумно було б іти до тамтешньої комендатури.
— Ти прийшов тут пояснювати?! Так не можна; порядок є порядок!..
Що робити? Мусив я плентати з К. до М., аби там мені повідомили, що я маю прибути до К.
З’явився я до тамтешньої комендатури.
Знову — накази, тупіт ніг, «слухаюсь!» — і врешті мені сказали, що мене ніхто не викликав…
Повернувся я додому. Щойно зітхнув полегшено, як знову приходить виклик із М., а в ньому написано, що це вже повторний виклик і що в разі неявки у визначений час мене буде доставлено під конвоєм і покарано.
Помчав я щодуху. Вручили повістку.
Ось так я потрапив до казарми й відслужив дворічний строк.
—
Минуло з того часу п’ять років. Я вже майже забув про свою службу у війську.
Одного дня мене викликали в громадську управу.
Зайшов туди, а там лежить ціла купа паперів з комендатури. Попідшивано, поприколювано все один до одного — зібралось аж дві товстелезні папки.
— Мені наказано відправити вас до комендатури, — сказав староста.
— Знову?! — зойкнув я від здивування.
Узяв я ці папери. На них тисячі підписів, резолюцій, пояснень, звинувачень, відповідей, печаток церковних, поліцейських, повітових, шкільних, громадських і ще хтозна-яких. Переглядаю і бачу: офіційно встановлено, що я живий, і мені наказується негайно з’явитися для проходження обов’язкового строку військової служби.
Джерело: Доманович, Радоє, Страдія. Подарунок королю, Дніпро, Київ 1978. (Пер. Іван Ющук)
Не понимаю
Пришло мне время служить в армии, но почему-то никто меня не призывает. Необыкновенное чувство патриотизма охватило меня и не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Иду по улице — кулаки сами собой сжимаются, а при встрече с иностранцем скриплю зубами и едва удерживаюсь, чтобы не броситься на него и не отвесить хорошую оплеуху. Спать лягу — всю ночь мне снится, что я сражаюсь с врагами, проливаю кровь за свой народ и мщу за Косово[1]. С нетерпением жду повестки, но все напрасно.
А вижу я, многих хватают за шиворот и тащат в казарму, и такая меня зависть берет!
Однажды пришла повестка старику, который оказался моим однофамильцем. И еще какая строгая повестка! Старика обвиняли в дезертирстве и приказывали ему немедленно явиться к воинскому начальнику.
— Какой я дезертир, — говорит старик, — да я три войны прошел, ранен был вот сюда; и теперь еще заметно!
— Все это прекрасно, но необходимо явиться к воинскому начальнику, таков порядок.
Пошел старик, а начальник вон его выгнал.
— Кто тебя звал, старая кляча?! — завопил он; еще немного — и избил бы старика.
В общем, если бы старика не выгнали с таким шумом, я в своем восторженном преклонении перед казармой уже готов был предположить, что сила протекции слишком велика.
Страстное желание служить в армии довело меня до отчаяния. Когда я проходил по улице мимо офицера, я так печатал шаг, что у меня подошвы болели, лишь бы произвести впечатление бравого солдата. Но все напрасно — никто не призывал меня в армию.
Я вышел из терпения и в один прекрасный день сел и написал заявление воинскому начальнику с просьбой взять меня в солдаты. Излив весь свой патриотический пыл, я написал в заключение:
«Ах, господин начальник, если бы вы знали, как у меня стучит сердце и кровь кипит в жилах в ожидании того желанного часа, когда я смогу назвать себя защитником короны и отечества своего, защитником свободы и алтаря сербского, когда я встану в ряды мстителей за Косово».
И так я красиво все расписал — прямо как в лирических стихах. Я был очень доволен собой, полагая, что лучшей рекомендации мне не нужно. И, преисполненный надежд, направился прямо в округ.
— Могу я видеть господина начальника? — спрашиваю у солдата, который стоит у дверей.
— Не знаю, — отрывисто отвечает он и пожимает плечами.
— Поди спроси у него, скажи, пришел, мол, тут один, хочет служить в армии! — говорю я солдату, а сам думаю; сейчас он любезно улыбнется мне и бросится к начальнику сообщить о приходе нового солдата, а начальник тут же выскочит, похлопает меня по плечу и воскликнет: «Так, так, орел! Добро пожаловать!»
Но вместо этого солдат посмотрел на меня с сожалением, словно желая сказать: «Эх, дурачина, дурачина, ты еще спешишь! Будет у тебя время раскаяться!»
Но тогда я не понял этого взгляда и только удивился, почему он так на меня смотрит.
Долго я ждал у дверей. Расхаживал взад и вперед, курил, сидел, поплевывал от нечего делать, глядел в окно, зевал, толковал с какими-то крестьянами, которые тоже ждали. И чего я только не делал, чтобы убить время!
Во всех комнатах канцелярии кипит работа; слышится шум, говор, ругань; То и дело отдаются приказания, и коридор гудит от выкриков «слушаюсь!» Вот «слушаюсь!» прокатилось еще раз — значит, приказ дошел от высшего к самому низшему; смотрю, а уж солдат выскакивает из одной комнаты, бежит по коридору и влетает в другую. Теперь, там слышится шум, несколько раз громко и на разные лады повторяется «слушаюсь!» и солдат опять бежит уже в другое отделение.
Раздается звонок в кабинете начальника.
Солдат кидается туда.
Слышится приглушенное бормотание, а затем выкрик солдата: «Слушаюсь!»
Вот он появляется весь красный и с облегчением переводит дух, радуясь, что все обошлось благополучно.
— Входите, кто тут к господину воинскому начальнику, — говорит он и вытирает пот со лба.
Я вхожу.
Начальник сидит за столом и курит сигарету в янтарном мундштуке.
— Добрый день, — приветствую я.
— Что такое? — крикнул он так сурово, что у меня ноги подкосились и все поплыло перед глазами.
— Почему вы кричите, сударь?! — начал я, собравшись немного с мыслями.
— А, ты еще учить меня вздумал! Вон отсюда! — заорал он и топнул ногой.
Мурашки забегали у меня по всему телу, а на мой патриотический пыл будто кто-то воды плеснул; правда, у меня была надежда что все пойдет иначе, когда он узнает, чего я хочу.
— Я пришел, чтобы служить в армии, — гордо заявил я, вытянувшись и поедая его глазами.
— А, дезертир! Таких-то мы и ищем! — крикнул начальник и позвонил в колокольчик.
Открылась дверь слева от его стола, появился старший сержант. Он выпрямился, задрал голову, вытаращил глаза, вытянул руки по швам и маршем направился к начальнику, топая так, что в ушах звенело. Вот он остановился, приставил ногу и замер, словно окаменелый, отчеканив громко:
— Жду ваших приказаний, господин полковник!
— Этого сейчас же отведи, остриги наголо, выдай обмундирование и под замок…
— Слушаюсь!
— Вот заявление, пожалуйста!.. Я не дезертир, я хочу служить в армии! — бормочу я, а сам весь дрожу.
— Не дезертир? Какое же ты мне заявление суешь?
— Хочу быть солдатом!
Он откинулся немного назад, прищурил один глаз и ехидно проговорил:
— Понятно, захотелось человеку в армию!.. Хм, так, та-а-а-к! Значит, прямо с улицы в казарму, отслужил поскорее и прощай, как будто здесь проходной двор!..
— Но ведь парней моего возраста сейчас призывают.
— Не знаю, кто ты такой, и не хочу слушать… — начал начальник, но в это время вошел офицер с каким-то документом.
— Посмотрите, есть ли этот в списке новобранцев, — говорит он офицеру и, показывая на меня рукой, спрашивает: — Как фамилия?
Я протягиваю заявление.
Зачем мне твоя бумажонка? — крикнул он и вышиб у меня из рук заявление. Оно упало на пол.
«Эх, труды мои!» — подумал я и до того огорчился, что забыл назвать свою фамилию.
— Чего молчишь? Как фамилия? — завопил он.
— Радосав Радосавлевич.
— Проверьте по списку новобранцев! — приказывает он офицеру.
— Слушаюсь! — отвечает тот, уходит в свою комнату, где приказывает одному из младших офицеров: — Проверьте в списке новобранцев, есть ли там некий Радисав!
— Слушаюсь! — отзывается этот другой офицер и, выйдя в коридор, повторяет тот же приказ старшему сержанту.
— Слушаюсь! — громко отвечает тот.
Старший сержант приказывает младшему сержанту, тот капралу, а капрал солдату.
Только и слышно: раздаются и замирают шаги и все завершается этим «слушаюсь!»
— Список, спи-и-и-со-о-ок! — разносится по всему зданию, с полок сбрасывают пропыленные связки документов, щелестят бумагой, старательно ищут.
Пока все это происходило, я стоял в кабинете начальника, не смея дышать, — такой меня страх пронял. Начальник сидел, покуривая и перелистывая блокнот.
Ответ на приказ пришел тем же порядком, только в обратном направлении — от солдата к старшему сержанту.
Старший сержант вошел к начальнику.
— Ну, что?
— Честь имею доложить, господин полковник, что солдат, которого мы искали в списках, умер.
В смятении и страхе я готов был поверить даже этому — рассудок мой помутился.
— Тот солдат умер!.. — говорит начальник.
— Но я жив!.. — кричу я в ужасе, словно и вправду смерть гонится за мной по пятам.
— Проваливай! Для меня ты умер! Ты не существуешь, пока община не подтвердит, что это не так.
— Но уверяю вас, это я… не умер, вот я!
— Убирайся, в списке отмечено «умер», а ты будешь меня уверять!
Мне ничего не оставалось делать, как уйти.
—
Отправился я домой и несколько дней не мог прийти в себя. Мне уже не хотелось больше писать заявления.
Но не прошло и трех месяцев, как в нашу общину поступила бумага от воинского начальника с требованием отправить меня в округ в течение суток.
— Ты дезертир, — заявил мне капитан, к которому привел меня солдат.
Я рассказал ему, как было дело, все по порядку.
— Хорошо, иди, пока мы тут разберемся.
Я ушел.
Не успел я вернуться домой, пришла повестка от воинского начальника другого округа.
Там меня ошибочно занесли в списки и теперь вызывали для того, чтобы немедленно отправить в наш округ.
Сразу отправляюсь к своему начальнику, рассказываю, что меня вызвали к воинскому начальнику М., дабы сообщить, что я должен явиться сюда.
— Так зачем же ты к нам приехал, если тебя в М. вызывают?
— А зачем я туда поеду, ведь они меня все равно к вам направят, а раз я уже здесь… — начал я доказывать, как глупо было бы ехать в М.
— Ты что учить нас явился! Нет, брат, не выйдет, порядок есть порядок!
Что делать? Пришлось отправиться из К. в М., чтобы там услышать о необходимости явиться в К.
Итак, явился я в округ М.
Снова приказы, беготня, «слушаюсь!» В конце концов объявили, что меня никто не вызывал…
Вернулся я домой. Только отдохнул немного душой, опять бумага из М. В этой вторичной повестке говорилось, что я должен быть доставлен под стражей и наказан за неявку вонвремя.
И снова я помчался, не помня себя, боясь ослушаться приказа.
Вот таким образом я попал в казарму и отслужил два года.
С тех пор прошло пять лет. Я стал уже забывать, что был солдатом.
Однажды вызывают меня в общину. Прихожу туда и вижу целую груду бумаг из округа килограммов на десять весом. Что-то, должно быть, пришивалось, вкладывалось одно в другое, пока бумаг не набралось столько, что их пришлось разделить на две пачки.
— Приказывают отправить вас в округ, — говорит мне кмет[2].
— Как, опять? — вскрикнул я от удивления.
Я взял бумаги. На них были тысячи каких-то подписей, приказов, объяснений, обвинений, ответов и всевозможные печати — и священника, и капитана, и окружного начальника, и школьные, и общинные, и дивизионные — и чего там только не было. Просмотрел я все это и понял: наконец-то официально подтверждено, что я жив и меня призывают немедленно отслужить свой срок в регулярной армии.
Источник: Доманович, Радое, Повести и рассказы, Государственное издательство художественной литературы, Москва 1956. (Пер. М. Егоровой)
[1] На Косовом поле (вблизи тепернешней сербо-албанской границы) 15 июня 1389 года турки нанесли поражение сербскому войску. После этого Сербия стала вассалом Турции, а позже была окончательно покорена. В народе день Косовской битвы считается днем гибели самостоятельного сербского государства и начала турецкого ига. «Отомстить за Косово», то есть освободить все сербские земли от турецкого рабства, было извечной мечтой сербского народа.
[2] Сельский староста.
Радоје Домановић 