(Предыдущая часть)

Савва чувствовал себя после посещения его преосвященства, вернее его высокопреосвященства, разбитым и уничтоженным. Чтобы хоть немного ободриться и освежить душу, он зашел в Соборную церковь. Став в уголок, он долго и горячо молился. Когда освеженный молитвой Савва уже направлялся к выходу, двери неожиданно открылись и в церковь ввалился митрополит с двумя попами. Не заметив Саввы, который остановился у клироса, они прошли в алтарь. Через некоторое время оттуда донесся запах жареного мяса, звон бокалов, а потом кто-то заголосил:

У моего милого сапоги гармошкой!

Савва оторопел, но он удивился еще больше, когда поднялся шум и послышались удары — настоящая драка. Святой заглянул в алтарь, и что же он увидел! Два попа, вцепившись друг другу в волосы, дрались рипидами, не поделив приношения прихожан, а митрополит по-отечески взирал на эту сцену, попивая вино из дарохранительницы.

— Что вы там затеяли, скоты? — елейно спросил митрополит, а присутствовавший при драке архимандрит произнес проникновенные слова, которые протоиерей Алексий запечатлел потом на страницах «Христианского вестника»:

— Дубинка им нужна, ваше высокопреосвященство!

Рыдания подступили к горлу святого, и он бросился бежать из божьего храма, ибо митрополит архипастырски обругав драчунов и стукнув одного из них чашей по голове, смиренно сказал:

— Вон отсюда, паразиты!

«Какая же это вера, если он бога не уважает!» — думал Савва, направляясь к Высшей женской школе. Он решил сразу же написать письмо богу с просьбой об отставке и возвращении в рай.

—  Чем я согрешил перед тобой, господи, что ты погнал меня из рая в этот ад?! — в отчаянии вопрошал святой.

С замирающим сердцем переступил он порог канцелярии, боясь нового скандала.

Три наставницы отдыхали, покуривая сигареты; перед ними стояли рюмки с коньяком.

Они поздоровались с Саввой, и одна из них завела разговор:

— Вы были в Швейцарии, господин директор?

— Нет, никогда! — ответил святой.

— Ах, боже мой, как бесполезно вы провели свою жизнь. Вот уж чего я не понимаю. Прожить так долго и не побывать в этой просвещенной, культурной стране!

— Видите ли, у меня и в Сербии было достаточно хлопот: я строил монастыри, распространял просвещение и утверждал веру православную в народе! — пробовал защищаться Савва.

— Эх, все это пустяки, сударь мой, сущие пустяки! Швейцария с ее окрестностями, культурой и порядками — вот ради чего стоит жить, только ради этого! Все мне здесь надоело и опротивело. После того общества попасть в это болото — это страшно, просто страшно. Никто меня здесь не понимает, не с кем словом обмолвиться. Иногда такая тоска охватывает, что сердце сжимается, а слезы так и катятся из глаз. Швейцария, только Швейцария! — заключила ученая дама.

— Трудитесь в своей школе! — заметил на это святой.

— Нет, не работается мне, да и незачем. Я преподаю не из нужды, а чтобы развлечься. Сердце и душа мои там, в горах Швейцарии, в том образованном обществе. Вам не понять меня, и, видит бог, никто меня не поймет. Понять меня мог бы только человек с возвышенными европейскими взглядами на мир, но не вы.

— Замуж ее надо выдать, господин директор, тогда она по-другому заговорит! — заметила одна из преподавательниц, толкнув свою соседку.

— Ах, как плохо вы меня знаете! Никогда, никогда этого не будет. Я выйду замуж? О, сохрани меня бог! Превыше всего я ценю свою свободу. Мужчины, о каком я мечтаю, не найти в этом обществе. Неужели я могу выйти замуж за обыкновенного чиновника, за простолюдина? Никогда! Я хочу жить со своими идеалами и наслаждаться свободой.

Святого смутили эти слишком современные рассуждения сербской девицы. Он хотел возразить, но не подыскал ничего подходящего для данного случая.

— Ох, нехорошо так говорить! — начал он поучать по старинке.

— Ха, ха, ха! — скорчив презрительную мину, расхохоталась ученая девица.

— Нехорошо! — повторил Савва.

— Вы не галантны и не умеете обходиться с образованной дамой. Вот она, Сербия! Я должна здесь прозябать! Ах, боже мой, это ужасно, тяжко, страшно! Швейцария, только Швейцария! — злобно отчеканила девица.

Савва смутился еще больше.

— Вам не переубедить ее! — с ехидством заметила другая.

— Я хотел только напомнить о долге матери, хозяйки и сербки! — тихо ответил святой.

— Об этом вы расскажите своему покойному батюшке, а не мне! Это, господин директор, сказочки для детей, а не для эмансипированной дамы! — снова затараторила поклонница Швейцарии.

— Думается мне, что вы ошибаетесь!

— Охо, хо! Так-так… прекрасно! Я ошибаюсь, а вы правы?! Ха, ха, ха!.. Вы правы! Замечательно!.. А знаете ли вы, что с вашими понятиями вы не годитесь для занимаемой вами должности. Обязанности хозяйки! Вы мыслите средневековыми понятиями. Тогда роль женщины была ограничена домом, а сейчас, как вам известно, все обстоит иначе. Теперь женщина равноправна с мужчиной. Женщина должна принимать участие во всех общественных делах, во всех, понимаете? Так же, как и мужчины. По вашему, я должна купать детей, варить обед, а вы, мужчины, будете заниматься политикой, участвовать в выборах, писать книги, занимать государственные посты, ездить на охоту, кататься верхом, посещать кафе! Этого бы вы хотели?! Чем я, скажите на милость, отличаюсь от мужчины? Я преподаю, интересуюсь политическими событиями. Мужчины могут курить, а мы нет? По какому это заморскому закону?! Мне это непонятно. Я не курю только потому, что мне не хочется, но стоит мне захотеть, и уж поверьте, я не посчитаюсь с чужим мнением. Культура поставила меня на одну доску с мужчиной! Я не какая-нибудь забитая крестьянка, которая только и делает, что моет горшки, — так и сыпала ученая девица, каждое слово сопровождая жестикуляцией.

— Ты вполне права! —согласилась ее подруга.

— Совершенно верно, я тоже согласна! — прибавила третья.

— Ах, Швейцария, Швейцария!

Насколько туго приходилось святому Савве в его новом положении, видно из его письма, адресованного в рай святому Петру. Письмо это не попало в руки адресата, ибо почтальоны не знали, где находится рай. Им подчас неизвестно местонахождение Обреновца, не говоря уже о каком-нибудь пункте вне земного шара. Обычно они пишут: «Возвращается за ненахождением адресата», Савва не допускал мысли о том, что в раю могут не знать святого Петра, райского ключника. А впрочем, всяко бывает. Быть может, фузионисты сорвали выборы и в наказание бог посадил его на пенсию, после чего он вынужден был переселиться по бедности в какой-нибудь глухой городишко.

Благодаря всему этому письмо попало к нам в руки и мы можем привести его целиком. Вот оно:

«Дорогой Петр,

Я терплю здесь такие муки, каких не пожелаю ни живому и ни мертвому. Чудная это страна. Не будь я сербом, я с удовольствием посмеялся бы над всеми несуразностями, но у меня от них сердце разрывается. Одно нелепее другого в этой стране, а митрополит хуже всех.

Плакать хочется, когда его видишь. Он глупее всех! Удивляюсь, по правде сказать, как все это допускает господь? Почему издевается он над этим народом и этой страной? Сейчас опять спорят из-за этих дьявольских пушек, просто ужас. Я не могу больше выдержать и убегу отсюда, даже если бог казнит меня и всыплет мне пятьдесят горячих. Ну, а женщины здесь форменные чучелы. Стыдно на улицу выйти. Придешь на Калемегдан подышать свежим воздухом, но вынужден затыкать нос из-за отвратительных запахов. Все разодеты богато, роскошно, хотя все по уши в долгах. Не разберешь, кто из них какого сословия. Задерут юбки и вертятся как Рахиль, у которой, помнишь, были шашни с Лукой? Кстати, что с ней стало? Ты подразни там Луку немного.

Здешние женщины ни о чем не думают, словно они не сербки. Это было бы еще простительно тем женщинам, которые выполняют обязанности хозяйки и матери, но как посмотришь, что вытворяют наставницы Высшей женской школы, зарыдать хочется. Редко кто из них серьезно относится к своей деятельности.

Я с ними справиться не могу… Сегодня я подробно сообщил обо всем богу и просил его определить меня на пенсию или дать возможность вернуться обратно, так как в Белграде, помимо всех прочих глупостей и гадостей, невозможно жить из-за дороговизны. Я просто голодаю, поверишь ли мне? Если так и дальше будет, то придется мне влезть в долги.

Женщины здесь странные. Они удивляются моим понятиям, а я их не понимаю. Многие настолько раздражительны, что невозможно с ними разговаривать. Одна чуть мне глаза не выцарапала. И из-за чего? Из-за пустяков, брат, поверь! Надо, говорю ей, приучать учениц к труду, а она как подскочит да закричит: «Вот еще, хорош резон!»

— Труд и труд; уметь готовить и стирать, шить и вязать — все это необходимо хозяйке, не сидеть же ей, закинув ногу на ногу… — начал было я, но они завизжали и налетели на меня, словно осы:

— Разве мы готовим кухарок и уборщиц, а не образованных девушек? Это безобразие! — загалдели они.

— Ах, старый черт!— крикнула одна.— Поглядите на него, он, видно, считает нас судомойками, — и набросилась на меня. Чуть глаза не выцарапала, едва палкой отбился от нее. Никогда никого не ударял, а тут, брат, прщрлось, да простит мне господь.

Вот, дорогой мой Петр, — жаловался святой Савва, — видишь, как я здесь мучаюсь. Если бог не снизойдет к моей просьбе, я все равно сбегу отсюда. Сходи к нему, пожалуйста, покажи это письмо, объясни мое положение и замолви за меня словечко. Если богу угодно было меня наказать, то уж большего наказания не придумаешь. Пусть пошлет сюда Параскеву или Магдалину, кого угодно, только бы мне избавиться от этой напасти. Я иду в канцелярию, как на виселицу. Ждешь каждую секунду, что какая-нибудь наставница исцарапает тебя, как кошка».

Так жаловался и негодовал святой Савва в письме к своему другу святому Петру. Через несколько дней он сбежал из Сербии.

(Далее)

(Предыдущая часть)

На следующее утро весь город уже знал о прибытии просветителя Саввы. Неожиданное появление Саввы каждый толковал по-своему, но никто не мог установить подлинной причины.

Два попа, близкие приятели митрополита, немедленно помчались к нему известить о прибытии святого.

— Да, плохи наши дела! — промолвил его высокопреосвященство.

— Хуже и быть не может! Всех нас побреет! — хором заключили попы.

Митрополит — черт знает какой по счету — весьма забеспокоился. Первое что пришло ему в голову: «Савва метит на мое место». Да и что другое мог он подумать?

Отправив попов, митрополит взял зеркало и стал внимательно разглядывать себя. Стараясь придать своему лицу благочестивое выражение, он вращал глазами, тер нос, рассматривал бороду и лоб.

Борода оказалась недостаточно седая, а нос выдавал его с головой. Надо действовать! Натолок он поскорей серы, зажег ее и стал окуривать бороду. Окуривал до тех пор, пока не начал задыхаться от серного дыма. Затем выжал в чашку несколько лимонов и окунул туда нос, дабы придать ему хоть какую-то святость. И опять огляадел себя в зеркало, поправил одежду. Он тщательно осматривал себя то вблизи, то издали, но увы, все было не так, как ему хотелось. Не святой, а черт знает что. Да простит меня бог, но он походил больше на заспанного музыканта из механы, чем на священное лицо.

Мучаясь и досадуя, митрополит позвонил своему секретарю.

— Ты слышал, — обратился он к нему, стараясь говорить усталым, мягким голосом подвижника, — прибыл нам святой Савва. Ясно, что он всячески постарается дорваться до моего места, а тогда и тебе брат, крышка. Надо оповестить всех, что я болен и никого не принимаю. А ты, друг мой, отправляйся в город и проследи, где Савва бывает, с кем встречается, что говорит. При случае побеседуй с ним, постарайся выведать у него все как ты умеешь, и доложи мне. Мы должны действовать решительно, если хотим сохранить свое положение. Это во-первых, а во-вторых: сейчас же пошли в «Вечерние новости» заметку, в которой распиши о моих познаниях и о том, что никто не сможет меня заменить. Неплохо было бы, чтобы отец… моя правая рука, срочно написал брошюру под названием: «Злоупотребления святого Саввы в Студеницком монастыре»[1].

Секретарь удалился выполнять остроумные поручения своего владыки, а его преосвященство опустился в кресло, изнемогая от усталости и страха. Позвав слугу, митрополит приказал подать себе пол-литра коньяку для храбрости и поднятия духа.

После того как митрополит вкусил вторые пол-литра, от страха не осталось и следа, напротив, он почувствовал прилив воинственности. Вспомнив о Савве, он заскрипел зубами, обругал Христа-бога, вынул револьвер и угрожающе пробормотал:

— Вот что нас рассудит!

Затем повалился на диван и заснул тихим, спокойным, архиерейским сном.

Паника охватила и профессоров университета. Приближались выборы профессуры, и они побаивались конкуренции.

Только наставницы Высшей женской школы ничего не боялись; им и в голову не приходило, что святой может быть их начальником, а ведь ни с какой другой стороны он не мог их интересовать. Он стар, прибыл с того света, и что хуже всего — монах; чем же он мог привлечь внимание наставниц Высшей женской школы?

Пока в Белграде судили да рядили по поводу появления Саввы, они по обыкновению спорили, сплетничали, скорбели о судьбах мира или усаживались вечерком вокруг круглого столика и, положив на него руки, призывали духов. Для многих воспитательниц будущих гражданок Сербии, матерей и хозяек, спиритизм — самое приятное развлечение. А почему бы и не так? Кто сильнее их ощущает горечь и бремя этого плохо устроенного мира, а к тому же, сохрани вас боже от этого, если они попали на отвратительную должность учителя? Наставница думает о том, как бы выйти замуж, а она должна задавать вопросы по грамматике или еще более глупые и выслушивать ответ ученицы, что существительное «кость» изменяется по третьему склонению. К черту и кость и грамматику, кому это нужно?

Разумеется, звонок в конце урока — бальзам для ее души. Она бежит в учительскую, — кому хочется разговаривать с этими желторотыми, это ведь так неприятно, так надоедает; это к лицу прислуге, гувернантке, но не женщине с возвышенной душой и университетским образованием.

Но вообразите, как приятно после школы сесть вокруг «столика».

Столик начинает стучать, а девицы громко хохотать.

— Кто ты, объявись!

Тишина.

— Это ты?

Тишина.

— Или ты? — называют они имена.

Столик пошатнулся.

— Он, смотрите, о, о, о! Он, ясно он! Молчите, спрашивайте по порядку. Ты начни первая! Нет… постой… Нет, ты спрашивай за всёх…

— Подождите же. Когда она выйдет замуж, через сколько лет?

«Тук, тук, тук!»

— Через три… Ура!.. Ха, ха, ха! Поздравляем!

— Фу, боже ты мой! Врет ведь все! За нос только водит!.. Спроси за кого…

Начинают гадать: за этого, за того, за третьего?

Столик молчит,

— В Белграде он?

Столик наклоняется.

— Он чиновник?

Молчание.

— Торговец?

Столик наклоняется.

— Ах, торговец! — Поднимается хохот, визг.

Так продолжается до тех пор, пока все не расспросят о своих женихах, а потом переходят на другие, не менее важные темы.

— Отгадай, сколько мне лет.

«Тух, тук, тук,— отсчитывает столик, доходит до двадцати пяти и продолжает дальше, — тук, тук… тук!..»

— Да остановишься ли ты, наконец, чтоб тебе пусто было.

— Ты же его толкаешь!

— Нет, ей богу нет!

— Плохо гадает!

Потом расспрашивают столик о том, сколько кому суждено прожить, и под конец задают разные пикантные вопросы.

Приходит время ужинать, и они расходятся, думая каждая о том, что предсказал ей столик. Одни довольны, другие грустны и озабочены, и как ни убеждают они себя, что верить этому нельзя, все же их томят сомнения и предчувствия.

Если наставницы не призывают духов, то гадают на картах.

— Тебя любит брюнет… Но на твоем пути какая-то блондинка, богатая вдова… Тебе предстоит дальняя дорога…

Понятно, что такая духовная пища куда приятнее школьных занятий и наставлений детворе об обязанностях матери, хозяйки, воспитательницы. Эти дурацкие затеи благотворно действуют на их слабые, больные нервы.

Тем временем Савва явился с документами в министерство просвещения и попросил определить его на должность, согласно божьему указу. Не зная современного устройства Сербии, он и представить не мог, сколь сложна эта процедура. В министерстве Савве сказали, что прежде всего нужно написать прошение и приложить к нему свои документы с соответствующей гербовой маркой. Савва точно все выполнил. Его прошение зарегистрировали и направили на утверждение в Главный совет по делам просвещения. А уж Совет по делам просвещения всем нам хорошо известен. Он никак не соответствует своему назначению. Причина этого весьма проста.

Сербы делятся на две категории. К первой категории относятся люди, знающие и понимающие свое дело, но не желающие работать; это люди разочарованные и отчаявшиеся. Ко второй категории принадлежат люди, которые ничего не знают, но, пользуясь бездеятельностью умных и знающих, усердно трудятся. Понятно, что последние работают так, как им заблагорассудится. И тогда уже мало пользы от того, что умники с болью в сердце замечают, как на их глазах совершаются глупости и безобразия. Примерно так обстоит дело и в Главном совете по делам просвещения. Умные и знающие люди не хотят там работать, а если по случайности и занимают какую-нибудь должность, то не являются даже на заседания Совета. Но как ни вертись, а кто-то должен все-таки работать, и вот тогда приглашают тех, кто желает трудиться, но ровно ничего не знает.

Итак, Главный совет по делам просвещения состоит из филологов, которые всю жизнь занимались только тем, что портили сербский язык и писали глупейшие исследования, и из педагогов, которые, должно быть, действительно свалились с луны. При чтении составленных ими школьных программ не знаешь, плакать, смеяться или просто вопить от ужаса, а книги, рекомендуемые ими для молодежи, за редким исключением нельзя взять в руки. Распределив между собою обязанности, они чаще всего сами пишут книги, сами же их рекомендуют, а милое и доброе государство позволяет их печатать и платит большие деньги за бездарные труды. Один из них «нарвал цветочки милым деткам», другой «составил сборничек», третий «написал учебничек» — так, красиво и разумно используя свое положение, они помогают «себе и друг другу».

К своему несчастью, святой Савва не являлся членом Главного совета по делам просвещения, не было у него и знакомых в этом высоком учреждении. Именно в связи с этим возникли большие споры насчет квалификации святого.

— Отсталый человек! — говорили одни.

— Нет у него педагогической подготовки!

— И филологической нет!

— Хоть бы составил какой-нибудь сборничек с пользой для детей.

Не было у Саввы и политических друзей. Он не фузионнст, не независимый радикал, хотя в газетах приверженцы обеих партий называли его «другом». «Наш друг, господин святой Савва Неманич прибыл…» и т. д. Один епископ провозгласил, что Савва разделяет идеи партии «крестьянского единства»[2].

А без политических связей и высоких рекомендаций у нас в Сербии ровным счетом ничего не добьешься. Даже простой швейцар, нанимаясь на работу, должен принести целую кучу рекомендаций. И как вы думаете от кого? От государственных советников, от председателя Совета министров, от митрополита, тетки министра, от народных депутатов, министров, от двоюродного брата министра и т. д. Из-за рекомендации подчас разгорается борьба лагерей, ломаются копья, возникают затруднения в деятельности той или иной политической группировки.

Наше кустарничество, все эти многочисленные политические балаганы и лавочки довели нас до полной слепоты. На политической ярмарке громче всех кричат подлецы, их крик заглушает голоса честных людей. При этом каждый норовит силой затащить тебя в свою лавочку:

— Сюда, сюда, здесь цвет общества! Зайди, посмотри и останешься здесь!

Тут толкутся продавцы политических акций, ибо продавать акции значительно выгоднее, чем покупать и перепродавать овечьи шкуры; здесь и поставщики разных товаров, и охотники за высокими чинами и положениями, — и все они неистово кричат, вопят, расхваливают свои партии и группировки, задирают друг друга. Страшно пускать Савву в эту толпу политических барышников. Но и без этого не обойтись!

У нас политика и политические партии вершат всем. Из политических соображений у нас любого могут превратить в умного, гордого, известного, выдающегося. По политическим соображениям Марко или Янко провозглашаются учеными, и попробуйте-ка оспорить их ученость; из политических соображений тот или иной становится профессором университета, а понадобится — и членом Академии наук.

— Пусть будет у нас там свой человек! — говорят в подобном случае.

Стыд и срам! А этот «свой человек» входит в политическую партию лишь ради выгоды, чтобы получить министерский пост. Как только меняется ситуация, он тотчас отказывается от своих «твердых убеждений».

Иначе, как можно объяснить печальный факт развала нашего высшего учебного заведения — университета. Там были такие деятели, которые по своим способностям больше годились в прасолы, чем в профессора. А были, наконец, и такие, которые что-то делали, но было бы гораздо лучше, если бы они совсем ничего не делали.

А Академия наук! Ох, бедная наша наука! Иностранец при виде наших бессмертных академиков может усомниться в том, что Сербия находится в Европе, а не в Центральной Африке. Академия — вопиющий образец нашей слепоты и глупости. Ученые мужи, вернее люди, лишь именуемые так, принесли науке столько же пользы, сколько волы, или даже меньше, ибо волы не срамили науку. Литературные труды многих из них, кроме квитанций и векселей, не отличить от школьных сочинений. Вот до чего мы дошли!

(Далее)

 

[1] Монастырь Студеница построен в 1191 году на реке Студенице.

[2] Имеются в виду партии и политические группировки того времени. В 1903 году руководство двух буржуазных партий образовало фузию (объединение) и составило коалиционное правительство. Независимый радикал – член независимой радикальной партии, организовавшейся в 1901 году из левого крыла радикальной партии. Партия крестьянского единства – реакционная буржуазная партия начала ХХ века.

Этот рассказ не выдуман мною. Еще в детстве я читал об одной любопытной Высшей школе, но чтобы читателю мой рассказ был ближе и понятней, будем считать, что это наша Высшая женская школа.

С незапамятных времен в ней владычествуют лишь, «ученые» дамы. Если бы наш простодушный крестьянин увидел, как они, водрузив очки на нос и закинув ногу на ногу, глубокомысленно изучают толстенную книжищу, дымя папиросой, он покатился бы от смеха. А потом наверняка стал бы рассказывать об этом всему селу, но ему никто не верил бы, как не верили черногорцы рассказам воеводы Драшко о Венеции[1].

Итак, эти «ученые» дамы занимаются науками, чему-то обучают, ссорятся, как и подобает женщинам — живые же они создания, — но больше всего, конечно, сплетничают, иногда выходят из себя, плачут, часто без всякой причины начинают петь, словом, вершат возвышенную просветительскую миссию.

Но в жизни не может все идти гладко. Так случилось и с заведыванием Высшей женской школой: оно было из рук вон плохо. То и дело менялись директора. Управляли ею женщины, управляли мужчины, но ничего хорошего де получалось. Стоит в школе появиться новому директору, как все наставницы приходят в волнение и день-два жужжат, словно пчелы, а потом начинают кричать:

— Не годится он, не годится, развалит нашу школу!

Подобные сцены повторялись из года в год, так что и самому богу надоело. И милосердный бог решил положить конец непорядкам, послав с небес такого директора, который стал бы управлять школой спокойно, мудро, чисто райскими методами и обратил бы ученых девиц к научным занятиям.

Бог вошел в свой рабочий кабинет и вызвал начальника рая святого Петра. Петр явился с пером за ухом и какими-то папками.

— Что это такое?

— На подпись, господи! — ответил Петр, отвесив низкий поклон.

Бог просмотрел бумаги и горько усмехнулся. Святой Петр, проверяя документы вновь поступивших, обнаружил, что трое новичков прибыли в рай с фальшивыми справками и под чужими фамилиями. Все трое были сербы.

— Кто же им выдал эти документы? — сердито спросил бог.

— Сербские попы, разумеется. Беда мне с ними, жулики известные. Глазом не успеешь моргнуть, как они уже провели тебя за нос…

— Так, так… Но об этом после… Мне думается, что в Сербии надо либо упразднить это сословие, либо сменить митрополита! — как бы про себя добавил бог, отодвинул бумаги и продолжал: — Я вызвал тебя по другому поводу.

Петр почтительно склонил голову.

— Видишь ли, Петр, в Сербии очень плохо обстоит дело с Высшей женской школой. Я больше не в состоянии выносить все эти дрязги и выслушивать жалобы на управление школой. Вот и решил я послать туда какого-нибудь небожителя, авось это поможет утихомирить их и восстановить порядок. Посоветуй мне, кого бы из сербов, обитающих в раю, можно было бы направить туда директором.

— В последнее время, господи, сербы все больше в ад попадают. В раю находятся лишь простые неграмотные люди, большей частью старые. Министры же, митрополиты и попы в пекло угождают. Я предложил бы послать на землю преподобную Параскеву.

— Прекрасно, она умеет ладить с женщинами, но все-таки хорошо бы согласовать это с референтом православной церкви святым Лукой.

Пришел Лука и, низко поклонившись, сказал:

— Я сам собирался прийти к тебе, господи!

— Тебе нужно что-нибудь?

— Нужно, господи, твое разрешение на получение аванса.

— Как, опять? Ведь ты только что брал. Кончено, запрещу я в раю пить ракию!.. На сей раз прощаю, но впредь смотри! Кого бы нам послать из рая директором Высшей женской школы, а?

Лука задумался, потом развел руками и сказал сокрушенно:

— Трудную ты задал задачу!

— Петр предлагает Параскеву.

— Можно и Параскеву, — согласился Лука, вертя в руках заявление.

Загремел гром, блеснули молнии, задрожали все семь небес, и явилась Параскева с шестого неба. Она служила там «сестрой милосердия».

— Дочь моя, Параскева, решили мы направить тебя в Сербию директором Высшей женской школы.

Завопила, заревела преподобная Параскева:

— Если согрешила я в чем перед тобой, господи, то пошли лучше меня в ад, не смогу я с женщинами справиться.

Сжалился господь. Не хотел он посылать Параскеву ни насильно, ни по закону небесному, который в раю почитается больше, чем у нас в Сербии. Бог ничего не мог поделать и отпустил Параскеву.

Вызвали Магдалину, вызвали пресвятую Марию, огненную Марию, но все они отвечали, как Параскева. Хотел было господь послать святую Екатерину, но она оказалась католичкой. Ломал бог голову, ломал, кого бы послать в эту школу. И вдруг Лука говорит:

— Знаешь что, господи? Пошли-ка ты Савву[2], сербского просветителя. Лучше его не найти на это место.

Кликнули Савву.

Савва вошел тихо, смиренно поклонился и остановился у порога.

— Подойди ближе, чадо мое, — сказал бог.

Приблизившись, Савва пал перед господом на колени.

— Не хочешь ли ты, Савва, вернуться в Сербию и стать директором Высшей женской школы? Если ты согласен, я тотчас напишу указ и прикажу выдать тебе пособие на дорожные расходы.

Савва, наш просветитель, вместо ответа заплакал от великой радости. Заплакал так же, как оплакивал когда-то смерть своего отца Немани[3]. Наплакавшись, он поднялся, поцеловал край божьей мантии и произнес:

— Господи, сегодня счастливый день моей жизни. Теперь я смогу продолжить много веков назад начатое дело просвещения моего народа.

Обрадовался бог, что все так хорошо кончилось, обнял Савву, поцеловал его в лоб и написал такой указ:

«Мы,

господь бог Саваоф,
милостью и волею своею
властелин
всех просторов и всей вселенной,
всех небес, предметов и душ, постановляем:
назначить управителем Высшей женской школы в Белграде

Савву — Растко Неманича

Саваоф, собственноручно».

Святой Петр скрепил указ райской печатью и поставил сйою подпись под божьей:

«При сем присутствовал и поставил печать хранитель райской печати,

Петр, собственноручно.»

Лука написал сопроводительное письмо в министерство просвещения, снабдил Савву паспортом, а бог распорядился выдать ему дорожное пособие из «Фонда сербского просвещения».

— Но эта статья бюджета уже израсходована, господи!

— На что же?

— Святому Илье дали на порох — для стрельбы! Немного дали книжным референтам и просветительской комиссии, а остальное взяли черногорцы: им неизменно покровительствует владыка Негош[4].

— Ох, все стреляет Илья, словно хочет перепробовать все пушки Шкоды. Мечется, как дурак, по небесам! — недовольно сказал бог, вынул деньги из своего кармана и дал Савве на дорогу.

На прощание бог сказал ему:

— Слушай, Савва, по дороге на землю заверни на луну — там живут сербы, если только они еще «не свалились с луны». Есть среди них несколько членов Академии наук, там находится Главный совет по делам просвещения, там же обитает и великий философ Бранислав Петрониевич[5]. Он развернул там такую грандиозную деятельность, что скоро начнет конкурировать со мной. Передай привет этому величайшему человеку на земле.

Савва завязал узелок на епитрахили, чтобы не забыть божьего поручения, и двинулся по облакам к луне.

На луне Савва пробыл недолго. Попытался он разыскать тех сербов, о которых говорил бог, но они, грешники, уже «упали с луны». Святой немного отдохнул, осмотрел окрестности, сфотографировал самые интересные пейзажи, послал несколько открыток с луны друзьям в рай и мирно продолжал свой путь на землю.

Уже перевалило за полночь, когда Савва явился в Белград. Часы на Саборной церкви показывали час ночи. Несмотря на позднее время, Савве захотелось пройтись по белградским улицам. Нигде ни живой души. Изредка попадется ночной сторож — стоит, прислонившись к стене какого-нибудь дома. Открыты только ночные механы. Чьи-то хриплые голоса выкрикивают похабную песню, около стойки дремлет хозяин, сонные цыгане назойливо скрипят на скрипках. Святому тяжело было глядеть на это отвратительное зрелище, и он двинулся дальше. Вдруг на Теразии[6] он увидел два освещенных окна в двухэтажном доме.

— Интересно, кто это бодрствует? — спросил Савва ночного сторожа.

— Это министерство! — ответил сторож.

— А не знаешь, кто там, в этой освещенной комнате?

— Это господин статистик, очень усердный, пожалуй самый усердный чиновник во всей Сербии. Он всегда засиживается за полночь.

— Что же он делает?

— Читает романы, работает — рассказы, что ли, пишет? Все в Белграде считают его самым исполнительным чиновником.

«Наверно, сидит здесь, чтобы дома сэкономить дрова!» — подумал добрый святой и зашагал дальше.

(Далее)

 

[1] Воевода Драшко – один из героев поэмы черногорского поэта П. Негоша «Горный венец».

[2] Святой Савва (в миру Растко Неманич) – первый сербский архиепископ (1220), святой патрон страны.

[3] Стеван Неманя – основатель сербской династии Неманичей (1159 г.), отец Растко Неманича, названного в монашестве Саввой.

[4] Речь идет о правителе Черногории, знаменитом поэте Петре Петровиче Негоше.

[5] Бранислав Петрониевич – реакционный философ-идеалист.

[6] Теразия – площадь в центре Белграда.