Приключения святого Саввы в Высшей женской школе (3/6)
Чего же мог добиться святой Савва в такой компании? На основании докладной записки тупоумных филологов Главный совет по делам просвещения вынес решение, что у Саввы нет достаточной подготовки для столь важной должности. Об этом сообщили Савве. Он тотчас телефонировал богу.
— Алло!
— Алло!
— Это канцелярия Саваофа?
— Кто у телефона?
— Савва.
— Что случилось, чадо мое? — спрашивает бог.
— Пропал я. Не признают здесь моей квалификации. Главный совет по делам просвещения отверг мою кандидатуру.
— Слушай, Савва. Познакомься-ка ты с кем-нибудь из членов Главного совета и напиши вместе с ним школьный учебник. Ну, например, по закону божьему или хрестоматию какую. Сразу же признают твою квалификацию. Не откладывай в долгий ящик… Ну, прощай, у меня заседание.
— До свидания.
Телефон звякнул два раза, и Савва отправился выполнять божий совет.
Он сделал так, как велел ему бог, и дела его поправились. Квалификация его была признана, к тому же святой недурно заработал. Мотай на ус, что говорят другие; учитывай, что к чему, и сразу все пойдет как по маслу.
Но когда все было улажено, поднялась шумиха в Высшей женской школе.
Крик, ругань, шум, — оглохнуть можно. Громче всех кричали те, которые взялись за преподавание из корыстных соображений и следуя моде. Жалованье свое они тратили на шляпки и туалеты. Они-то и возмущались больше всех этой «неслыханной дерзостью» — назначением директором самого передового учебного заведения старого монаха; в общество «остроумных и элегантных» дам с высшим образованием ввели какого-то неотесанного средневекового невежду!
О чем они могут с ним говорить?! Вот уж будет прекрасное времяпровождение!
Одним словом, позор, неслыханный позор!
Между тем святой Савва поднялся спозаранку. Ему предстояло приступить к работе, а он, как человек старой закалки, любил точность не меньше чем наши государственные советники. Сначала набожный Савва решил зайти помолиться и отстоять службу в церквушке святой Натальи и только потом направиться в школу. Он представил себе, как встретит в церкви учениц и наставниц, и заранее радовался, что услышит дорогие его сердцу церковные песнопения. Но едва подойдя к церкви, он понял, что жестоко ошибся. Ворота были закрыты, и нигде никакого признака жизни. На улице редкие прохожие, промелькнет рабочий в рваной одежонке, шатаясь, пробредут два-три запоздалых гуляки, пройдет пекарь, продавцы салепа[1] дудят в рожок и кричат низкими голосами монотонно и протяжно: «Са-алеп! Горячий, горячий!» Долго прогуливался святой взад и вперед, время от времени проверяя, не открыли ли ворота. Поговорил немного с пекарем, чтобы скоротать время, выпил два стакана салепа, что облегчило его кашель, но ворота все не открывались.
Подошедший с корзиной хлеба пекарь два-три раза с силой стукнул в ворота, нажал звонок, после чего появился, зевая во весь рот, косматый заспанный служитель и открыл ворота. Вместе с пекарем вошел и Савва.
— Разве никого еще нет из наставников? — спросил святой служителя.
— Никого, рано еще.
— Когда же они приходят?
— Так, без четверти восемь, в восемь.
— А когда начнется заутреня?
— Сегодня?
— Да, сегодня.
Парень удивленно посмотрел на Савву.
— Сегодня ведь среда!
— Да, среда.
— Так ведь все заняты, будни — что вы хотите? В церковь ходят по праздникам, и то дежурные, а не все.
Савва впал в уныние. Тяжело стало у него на душе, и он попросил открыть ему церковь. Но служитель открыл ее после того, как удостоверился, что посетитель — новый директор школы Савва Растко Неманич.
С благоговением вступив в церковь, святой вволю поплакал в утренней тишине. Облегчив душу, он опустился на колени, возвел очи горе и погрузился в молитву. Парень заглянул в церковь и, увидя Савву в таком положении, фыркнул от смеха.
Как только начали собираться наставницы, он поспешно сообщил им, что чуть свет, раньше пекаря, пришел новый директор и расспрашивал, когда приходят наставницы, когда начинается заутреня, а потом отправился в церковь и молится там до сих пор.
— Стоит на коленях, плачет и читает молитвы, — сказал в заключение служитель.
— Чтоб ему пропасть! — воскликнула одна преподавательница.
— Этого нам еще не хватало! — с отчаянием в голосе произнесла другая.
— Является на рассвете, словно пильщик дров! — сказала третья.
— Подумайте только, он хочет, чтобы мы поднимались ни свет ни заря, как фабричные работницы. Но это тебе не удастся, будь ты хоть стократ святой! — прошипела четвертая.
— Никогда он не увидит меня здесь раньше восьми. Я знаю свой предмет, свои часы и, кончив дело, иду домой, а он пускай хоть день и ночь торчит в своей церкви как сумасшедший, если ему это нравится, — опять начала первая.
— Ей богу, это просто издевательство! Он унижает наше достоинство!
— Это черт знает что! — провизжала пятая.
Подошла еще одна наставница, и шум усилился.
— К нам пожаловал новый директор!
— Правда? Где же он?
— В церкви.
— В церкви? Вранье! Что сегодня в церкви?
— Право же, в церкви. Притащился до свету, вместе с пекарем.
— Злился, что нас не было.
— Вот еще новости! Если ему, старому, не спится, так я сплю сладко. А что он делает в церкви?
— Плачет, говорят!
— Плачет, отчего это?!
Переглянувшись между собой, наставницы разразились хохотом.
— Пойдемте, посмотрим на него! — предложила одна из них.
— Что ты, он заметит!
— Нет, мы только вдвоем.
Две из них подкрались к дверям церкви. Сложив руки и подняв глаза к небу, на коленях стоял Савва и шептал молитвы, а слезы катились по его благочестивому лицу, жемчугом рассыпаясь по его длинной седой бороде.
— И правда, плачет, — прошептала одна из девиц.
Подтолкнув друг друга, они прыснули от смеха и убежали. В канцелярию они ворвались, хохоча до слез.
— Стоит на коленях и плачет, — едва выговорили они от смеха.
Все покатились с хохоту, и две другие наставницы побежали взглянуть на чудо собственными глазами. Скоро они все перебывали в церкви, а Савва, всей душой предавшись искренней молитве, и не заметил их.
Подкрепленный долгой молитвой, Савва, наконец, поднялся и направился в канцелярию.
— Тс-с! — зашипела одна из преподавательниц, делая остальным знаки прекратить смех и крик, — идет директор!
— Чего доброго, он и здесь начнет читать «Отче наш»?! — заявила одна, и все снова залились смехом.
Тихо, с кротким видом вошел святитель в канцелярию, поднял правую руку и тремя перстами благословил достойных христианок.
На благословение святого они ответили «большим реверансом», то есть троекратным приседанием. Затем каждая подошла представиться новому директору.
— Имею честь представиться, — начала первая, — я лиценциатка[2] философских, юридических и социальных наук.
Савва смутился, услышав такой странный титул, и не успел еще разобраться в его значении, как подошла другая преподавательница.
— Я окончила… университет, владею французским, немецким и английским языками, а получаю здесь, представьте себе, жалованье одинаковое с теми, кто окончил лишь Высшую женскую школу. Это несправедливо, и вы должны положить этому конец.
Святой смутился еще больше; вдруг откуда-то из угла послышался плаксивый возглас третьей преподавательницы:
— Пожалуйста, господин директор, не позволяйте им ругать и оскорблять нас. Нам прекрасно известны их знания.
— Все же есть некая разница, — пропищал кто-то.
— Есть, конечно, но только не в вашу пользу, — закричали другие.
— Ха, ха! Это ясно как день!
— Мы не мыли салат мылом! — опять вставила первая.
— К кому это относится?
— Сами знаете, кого это касается.
— Мы не кухарки.
— И в кухарки-то не годитесь.
— Мы не авантюристки!
— Ну уж это безобразие!
— Это вы безобразничаете!
— Ах, как это плохо — не получить домашнего воспитания!
— А еще наставницы!
— Ужасно, ужасно!
— От вас, простите, весь ужас!
— Ну, будет вам, дети! — начал было Савва, — вы ссоритесь, а нужно жить в любви и дружбе…
— Она первая начала.
— Она, она, я никогда не ссорюсь, это всем известно!
— Ты только и живешь ссорами!
— Известно, кто переругался чуть не с половиной своих коллег.
— С такими…
— Успокойтесь, чада мои! — начал опять святой.
Но его слова потонули в общем крике и спорах; сразу поднялся такой галдеж, что в ушах зазвенело.
Савва вышел. Он опять отправился в церковь и стал молиться о душах этих заблудших овечек.
Горько наплакавшись и усладив свою душу теплой молитвой, святой взял четки и вышел на воздух, дабы освежиться и телесно. Чудесное свежее утро и приятная зелень сада успокоили утомленного святителя. Он сел на скамейку и полной грудью вдохнул чистый утренний воздух. Между тем в школе начались занятия. Сквозь открытые окна классов до святого время от времени долетали отдельные фразы. Голоса, доносившиеся из ближайшего класса, заинтересовали его: говорили по-сербски, а понять он ничего не мог. Савва подошел поближе. Слушал, слушал, но так ничего и не понял.
— Чтобы вам легче было запомнить эти музыкальные знаки, условимся так: одна нота — это девушка, унисон — созвучие двух звуков — замужняя женщина, пауза — разведенная женщина, а для вдовы примера нет! — басом пояснял кто-то.
— Простите, господин учитель, — а что такое разведенная женщина? — спросила девочка из первого класса.
— Вы не знаете, что такое разведенная?
— Не знаем, господин учитель.
— А знаете, что такое девушка?
— Знаем!
— Знаете, что девушка может выйти замуж?
— Знаем!
— Ну, тогда понять нетрудно и это. Если девушка, выйдя замуж, не уживается с мужем, добивается развода с ним и возвращается к отцу, она называется разведенной. Понятно?
— Да!
— Вот и прекрасно. Теперь ты, малышка, скажи-ка, что такое разведенная женщина?
Девочка объяснила правильно. Но преподаватель, как и подобает образцовому педагогу, желая закрепить знания своих учениц, обратился с тем же вопросом еще к нескольким и только после этого удовлетворился результатами своего объяснения.
— Ничего не понимаю: ноты, девушка, разведенная, вдова, — задумался святой. Он безуспешно старался связать эти понятия. В это время мимо проходил служащий, и Савва спросил его:
— Что происходит в той комнате?
— Там господин учитель учит детей музыке и пению.
Поблагодарив, Савва приготовился послушать пение, но ничего похожего не услышал.
Продолжались все те же непонятные объяснения. Вместо желанного церковного песнопения Савва услышал такой разговор:
— Выйдите сюда ты, ты, ты… Так, теперь вас семеро. Ты, Милица, самая высокая, стань здесь; ты, Ружица, стань рядом… так; а ты, Даница, здесь! — преподаватель выстроил учениц по росту. — Теперь слушайте внимательно: вы представляете собой звуки разной высоты. Ты, Аница, — с, ты — d, ты — e, ты — f, ты — g; ты, Ружица, — а, а ты, Милица, — h. Теперь вы называетесь: c, d, e, f, g, a, h[3]. Запомните каждая свой звук, и когда я спрошу ваше имя, вы мне его назовете. Итак, внимание! Как тебя звать? — спросил он самую высокую девочку.
— Я, господин учитель, ученица первого класса Высшей женской школы, почтительно отрапортовала девочка.
— Вот тебе на! Кто тебя об этом спрашивает, в себе ли ты? Какая ученица, что за чепуха! Объяснил, кажется, хорошо, а она мелет неведомо что! Скажи мне, как теперь тебя зовут?
— Меня зовут Милица…
— Кто тебя об этом спрашивает, глупенькая?! — мягко и учтиво перебил девочку наставник.
— Вы же спрашивали, господин учитель…
— Я-то знаю, о чем я спрашивал и что объяснял, а вот вы ничего не поняли! — снова перебил он, разозлись.
— Подойди сюда, милая, скажи мне твое имя! — обратился педагог к Ружице.
— Ружица…
— Вот тебе раз!.. Как тебя зовут?
— Ружица.
— Не Ружица ты, а тупица!
— Я Ружица, господин учитель,— повторила девочка дрожащим от слез голосом.
— Срам! Не понять такого простого объяснения! Ну, вот ты, скажи как тебя сейчас зовут?
— Меня сейчас зовут Даница.
— А дома как тебя зовут, дура?
— Даница.
— Ох, с ума можно сойти! Какая Даница? Ты теперь не Даница, а g! Ты сейчас ге, понимаешь, ге, ге, ге, дурная ты голова. Тебя звать просто и ясно — ге, а не Даница! Ге, ге, ге! Запомни, что ты ге! — вышел из себя наставник и схватился за голову.
— Вы спрашиваете, как меня зовут, я и говорю — Даница! А вы, вы… — захлебываясь от слез, твердила девочка.
Но вот наставник успокоился. Даница перестала плакать, и все продолжалось в том же духе.
— Итак, — сказал учитель, — запомните, как вас теперь зовут. И чтоб не было больше ни слез, ни криков! Я повторяю: ты — c, ты — d, ты — e, ты —f, ты — g, ты — a, ты — h. Хорошенько запомните свои имена! Ну-ка, Милица, скажи мне свое имя!
— Милица!
— О, глупое создание! Ты же h, а не Милица. Дурочка ты, а не Милица!
Опять слезы и вопли.
— Идите, и чтоб я вас не видел! — закричал учитель и, подобрав следующую группу, начал повторять объяснение.
В это время раздался звонок, и наставник, подхватив журнал, вышел из класса.
Святой нахмурился.
«Разве это пение?— подумал он. — Бог им судья. Мы тоже пели в старое время, но совсем по-другому. Что стало с этим миром? Кто слышал подобное пение? Кричали, ругались, плакали, таскали друг друга за косы, потом зазвенел звонок, крик и шум вырвались в коридоры, и все это называется пением?!»
Так удивлялся добрый святой, и было чему удивляться. Многие люди нашего передового XX века не смогли бы оценить подобного совершенства. Многим нашим современникам не пришло бы в голову, что плач и дерганье за волосы называется пением. Что же мог уразуметь Савва — человек со средневековыми понятиями?
Но что поделаешь, если все так быстро прогрессирует!
Во время перемены одни ученицы остались в классах, другие выбежали в сад.
Дети как дети, что с них возьмешь. Крик, смех, разговоры, беготня, случаются и ссоры, а то и небольшие драки. Эх, детские все забавы…
Наставницы, разумеется, не дети. Им, образованным и глубокомыслящим дамам, не к лицу детские выходки. Кто из них мог бы позволить себе выбежать в сад, скакать, кричать и хохотать. Что вы, что вы!
Они степенно выходят из классов и направляются в учительскую. Тут совсем другое дело. Тут можно и пошутить и обменяться колкостями, но все это интимно, между коллегами. Ученицы не должны знать об этом. Что позволительно взрослым, недопустимо для детей. Наставницы пьют кофе, курят — те, кто имеет такую привычку, разумеется, если при этом нет тех, с кем они в ссоре и которые могут насплетничать, и если нет мужчин, потому что мужчины, по их теориям, отвратительные и гадкие создания. Себя присутствующие, конечно, не относили к числу гадких и отвратительных.
Савва не рискнул снова войти в учительскую. Он боялся ссор и всякого зла, потому что не был уверен, что сможет достойно ответить на брань. Он — святой, бессмертный, но кто его знает, что может случиться: так лучше, как говорят, поостеречься. Кто в силах совладать с женщинами? Уж во всяком случае не он, отшельник, смиренный монах, которому не известны ни характер женщин, ни способы борьбы с ними.
Савва удалился в самую глубь сада, чтобы его не заметили, и смиренно ждал конца перемены. Но вот прозвенел звонок, и ученицы, толкая друг друга, бросились по своим классам. Когда занятия возобновились, святой стал размышлять, как ему выйти из этого мучительно трудного положения. Дело не шуточное, и посоветовать тут трудненько. Думал Савва, думал и решил, наконец, обратиться за советом к митрополиту Сербии. Да и к кому другому мог он обратиться, как не к своему коллеге и преемнику.
И Савва отправился в митрополию.
(Далее)
[1] Салеп – широко распространненый на востоке горячий напиток из сушенных клубней ярышника.
[2] Ученая степень, средняя между степенью бакалавра и доктора.
[3] Латынскими буквами обозначаються высоты музикальных звуков.
Приключения святого Саввы в Высшей женской школе (2/6)
На следующее утро весь город уже знал о прибытии просветителя Саввы. Неожиданное появление Саввы каждый толковал по-своему, но никто не мог установить подлинной причины.
Два попа, близкие приятели митрополита, немедленно помчались к нему известить о прибытии святого.
— Да, плохи наши дела! — промолвил его высокопреосвященство.
— Хуже и быть не может! Всех нас побреет! — хором заключили попы.
Митрополит — черт знает какой по счету — весьма забеспокоился. Первое что пришло ему в голову: «Савва метит на мое место». Да и что другое мог он подумать?
Отправив попов, митрополит взял зеркало и стал внимательно разглядывать себя. Стараясь придать своему лицу благочестивое выражение, он вращал глазами, тер нос, рассматривал бороду и лоб.
Борода оказалась недостаточно седая, а нос выдавал его с головой. Надо действовать! Натолок он поскорей серы, зажег ее и стал окуривать бороду. Окуривал до тех пор, пока не начал задыхаться от серного дыма. Затем выжал в чашку несколько лимонов и окунул туда нос, дабы придать ему хоть какую-то святость. И опять огляадел себя в зеркало, поправил одежду. Он тщательно осматривал себя то вблизи, то издали, но увы, все было не так, как ему хотелось. Не святой, а черт знает что. Да простит меня бог, но он походил больше на заспанного музыканта из механы, чем на священное лицо.
Мучаясь и досадуя, митрополит позвонил своему секретарю.
— Ты слышал, — обратился он к нему, стараясь говорить усталым, мягким голосом подвижника, — прибыл нам святой Савва. Ясно, что он всячески постарается дорваться до моего места, а тогда и тебе брат, крышка. Надо оповестить всех, что я болен и никого не принимаю. А ты, друг мой, отправляйся в город и проследи, где Савва бывает, с кем встречается, что говорит. При случае побеседуй с ним, постарайся выведать у него все как ты умеешь, и доложи мне. Мы должны действовать решительно, если хотим сохранить свое положение. Это во-первых, а во-вторых: сейчас же пошли в «Вечерние новости» заметку, в которой распиши о моих познаниях и о том, что никто не сможет меня заменить. Неплохо было бы, чтобы отец… моя правая рука, срочно написал брошюру под названием: «Злоупотребления святого Саввы в Студеницком монастыре»[1].
Секретарь удалился выполнять остроумные поручения своего владыки, а его преосвященство опустился в кресло, изнемогая от усталости и страха. Позвав слугу, митрополит приказал подать себе пол-литра коньяку для храбрости и поднятия духа.
После того как митрополит вкусил вторые пол-литра, от страха не осталось и следа, напротив, он почувствовал прилив воинственности. Вспомнив о Савве, он заскрипел зубами, обругал Христа-бога, вынул револьвер и угрожающе пробормотал:
— Вот что нас рассудит!
Затем повалился на диван и заснул тихим, спокойным, архиерейским сном.
Паника охватила и профессоров университета. Приближались выборы профессуры, и они побаивались конкуренции.
Только наставницы Высшей женской школы ничего не боялись; им и в голову не приходило, что святой может быть их начальником, а ведь ни с какой другой стороны он не мог их интересовать. Он стар, прибыл с того света, и что хуже всего — монах; чем же он мог привлечь внимание наставниц Высшей женской школы?
Пока в Белграде судили да рядили по поводу появления Саввы, они по обыкновению спорили, сплетничали, скорбели о судьбах мира или усаживались вечерком вокруг круглого столика и, положив на него руки, призывали духов. Для многих воспитательниц будущих гражданок Сербии, матерей и хозяек, спиритизм — самое приятное развлечение. А почему бы и не так? Кто сильнее их ощущает горечь и бремя этого плохо устроенного мира, а к тому же, сохрани вас боже от этого, если они попали на отвратительную должность учителя? Наставница думает о том, как бы выйти замуж, а она должна задавать вопросы по грамматике или еще более глупые и выслушивать ответ ученицы, что существительное «кость» изменяется по третьему склонению. К черту и кость и грамматику, кому это нужно?
Разумеется, звонок в конце урока — бальзам для ее души. Она бежит в учительскую, — кому хочется разговаривать с этими желторотыми, это ведь так неприятно, так надоедает; это к лицу прислуге, гувернантке, но не женщине с возвышенной душой и университетским образованием.
Но вообразите, как приятно после школы сесть вокруг «столика».
Столик начинает стучать, а девицы громко хохотать.
— Кто ты, объявись!
Тишина.
— Это ты?
Тишина.
— Или ты? — называют они имена.
Столик пошатнулся.
— Он, смотрите, о, о, о! Он, ясно он! Молчите, спрашивайте по порядку. Ты начни первая! Нет… постой… Нет, ты спрашивай за всёх…
— Подождите же. Когда она выйдет замуж, через сколько лет?
«Тук, тук, тук!»
— Через три… Ура!.. Ха, ха, ха! Поздравляем!
— Фу, боже ты мой! Врет ведь все! За нос только водит!.. Спроси за кого…
Начинают гадать: за этого, за того, за третьего?
Столик молчит,
— В Белграде он?
Столик наклоняется.
— Он чиновник?
Молчание.
— Торговец?
Столик наклоняется.
— Ах, торговец! — Поднимается хохот, визг.
Так продолжается до тех пор, пока все не расспросят о своих женихах, а потом переходят на другие, не менее важные темы.
— Отгадай, сколько мне лет.
«Тух, тук, тук,— отсчитывает столик, доходит до двадцати пяти и продолжает дальше, — тук, тук… тук!..»
— Да остановишься ли ты, наконец, чтоб тебе пусто было.
— Ты же его толкаешь!
— Нет, ей богу нет!
— Плохо гадает!
Потом расспрашивают столик о том, сколько кому суждено прожить, и под конец задают разные пикантные вопросы.
Приходит время ужинать, и они расходятся, думая каждая о том, что предсказал ей столик. Одни довольны, другие грустны и озабочены, и как ни убеждают они себя, что верить этому нельзя, все же их томят сомнения и предчувствия.
Если наставницы не призывают духов, то гадают на картах.
— Тебя любит брюнет… Но на твоем пути какая-то блондинка, богатая вдова… Тебе предстоит дальняя дорога…
Понятно, что такая духовная пища куда приятнее школьных занятий и наставлений детворе об обязанностях матери, хозяйки, воспитательницы. Эти дурацкие затеи благотворно действуют на их слабые, больные нервы.
Тем временем Савва явился с документами в министерство просвещения и попросил определить его на должность, согласно божьему указу. Не зная современного устройства Сербии, он и представить не мог, сколь сложна эта процедура. В министерстве Савве сказали, что прежде всего нужно написать прошение и приложить к нему свои документы с соответствующей гербовой маркой. Савва точно все выполнил. Его прошение зарегистрировали и направили на утверждение в Главный совет по делам просвещения. А уж Совет по делам просвещения всем нам хорошо известен. Он никак не соответствует своему назначению. Причина этого весьма проста.
Сербы делятся на две категории. К первой категории относятся люди, знающие и понимающие свое дело, но не желающие работать; это люди разочарованные и отчаявшиеся. Ко второй категории принадлежат люди, которые ничего не знают, но, пользуясь бездеятельностью умных и знающих, усердно трудятся. Понятно, что последние работают так, как им заблагорассудится. И тогда уже мало пользы от того, что умники с болью в сердце замечают, как на их глазах совершаются глупости и безобразия. Примерно так обстоит дело и в Главном совете по делам просвещения. Умные и знающие люди не хотят там работать, а если по случайности и занимают какую-нибудь должность, то не являются даже на заседания Совета. Но как ни вертись, а кто-то должен все-таки работать, и вот тогда приглашают тех, кто желает трудиться, но ровно ничего не знает.
Итак, Главный совет по делам просвещения состоит из филологов, которые всю жизнь занимались только тем, что портили сербский язык и писали глупейшие исследования, и из педагогов, которые, должно быть, действительно свалились с луны. При чтении составленных ими школьных программ не знаешь, плакать, смеяться или просто вопить от ужаса, а книги, рекомендуемые ими для молодежи, за редким исключением нельзя взять в руки. Распределив между собою обязанности, они чаще всего сами пишут книги, сами же их рекомендуют, а милое и доброе государство позволяет их печатать и платит большие деньги за бездарные труды. Один из них «нарвал цветочки милым деткам», другой «составил сборничек», третий «написал учебничек» — так, красиво и разумно используя свое положение, они помогают «себе и друг другу».
К своему несчастью, святой Савва не являлся членом Главного совета по делам просвещения, не было у него и знакомых в этом высоком учреждении. Именно в связи с этим возникли большие споры насчет квалификации святого.
— Отсталый человек! — говорили одни.
— Нет у него педагогической подготовки!
— И филологической нет!
— Хоть бы составил какой-нибудь сборничек с пользой для детей.
Не было у Саввы и политических друзей. Он не фузионнст, не независимый радикал, хотя в газетах приверженцы обеих партий называли его «другом». «Наш друг, господин святой Савва Неманич прибыл…» и т. д. Один епископ провозгласил, что Савва разделяет идеи партии «крестьянского единства»[2].
А без политических связей и высоких рекомендаций у нас в Сербии ровным счетом ничего не добьешься. Даже простой швейцар, нанимаясь на работу, должен принести целую кучу рекомендаций. И как вы думаете от кого? От государственных советников, от председателя Совета министров, от митрополита, тетки министра, от народных депутатов, министров, от двоюродного брата министра и т. д. Из-за рекомендации подчас разгорается борьба лагерей, ломаются копья, возникают затруднения в деятельности той или иной политической группировки.
Наше кустарничество, все эти многочисленные политические балаганы и лавочки довели нас до полной слепоты. На политической ярмарке громче всех кричат подлецы, их крик заглушает голоса честных людей. При этом каждый норовит силой затащить тебя в свою лавочку:
— Сюда, сюда, здесь цвет общества! Зайди, посмотри и останешься здесь!
Тут толкутся продавцы политических акций, ибо продавать акции значительно выгоднее, чем покупать и перепродавать овечьи шкуры; здесь и поставщики разных товаров, и охотники за высокими чинами и положениями, — и все они неистово кричат, вопят, расхваливают свои партии и группировки, задирают друг друга. Страшно пускать Савву в эту толпу политических барышников. Но и без этого не обойтись!
У нас политика и политические партии вершат всем. Из политических соображений у нас любого могут превратить в умного, гордого, известного, выдающегося. По политическим соображениям Марко или Янко провозглашаются учеными, и попробуйте-ка оспорить их ученость; из политических соображений тот или иной становится профессором университета, а понадобится — и членом Академии наук.
— Пусть будет у нас там свой человек! — говорят в подобном случае.
Стыд и срам! А этот «свой человек» входит в политическую партию лишь ради выгоды, чтобы получить министерский пост. Как только меняется ситуация, он тотчас отказывается от своих «твердых убеждений».
Иначе, как можно объяснить печальный факт развала нашего высшего учебного заведения — университета. Там были такие деятели, которые по своим способностям больше годились в прасолы, чем в профессора. А были, наконец, и такие, которые что-то делали, но было бы гораздо лучше, если бы они совсем ничего не делали.
А Академия наук! Ох, бедная наша наука! Иностранец при виде наших бессмертных академиков может усомниться в том, что Сербия находится в Европе, а не в Центральной Африке. Академия — вопиющий образец нашей слепоты и глупости. Ученые мужи, вернее люди, лишь именуемые так, принесли науке столько же пользы, сколько волы, или даже меньше, ибо волы не срамили науку. Литературные труды многих из них, кроме квитанций и векселей, не отличить от школьных сочинений. Вот до чего мы дошли!
(Далее)
[1] Монастырь Студеница построен в 1191 году на реке Студенице.
[2] Имеются в виду партии и политические группировки того времени. В 1903 году руководство двух буржуазных партий образовало фузию (объединение) и составило коалиционное правительство. Независимый радикал – член независимой радикальной партии, организовавшейся в 1901 году из левого крыла радикальной партии. Партия крестьянского единства – реакционная буржуазная партия начала ХХ века.
Страдия (9/12)
В министерстве просвещения собрались самые маститые ученые. Работа здесь ведется основательно и продуманно. Пятнадцать, а то и двадцать дней шлифуется стиль даже самой незначительной бумажки, вплоть до языковых мелочей, падежей всяких с предлогами и без предлогов.
Я познакомился с некоторыми делами.
Некий директор пишет, например:
“Господину Министру просвещения.
Преподаватели нашей гимназии вот уже шесть месяцев не получают жалованья и доведены до такой нужды, что сидят без куска хлеба. Так дальше продолжаться не может, потому что и учитель теряет всякий авторитет и само преподавание лишается смысла.
Покорнейше прошу господина министра как можно скорее походатайствовать перед Господином Министром финансов о необходимом распоряжении, по которому нам выдали бы жалованье хотя бы за три месяца”.
На загнутых полях заявления помечено:
“Министерство просвещения.
П. Н. 5860.
1-11-891.
Директор …ской гимназии просит выдать учителям жалованье за три месяца”.
Ниже – другим почерком – заключение:
“Стиль неправильный. Порядок слов не отвечает правилам синтаксиса. Употреблены иностранные слова: “продолжаться и необходимый”. (Эти слова в заявлении подчеркнуты красным карандашом.)
Еще ниже рукой министра написано (почерк плохой, неразборчивый, каким он обычно становится у всякого, как только он попадает в министры): “На заключение Совету по делам просвещения”.
Под этим опять другим почерком начертано:
“2.III-891
Главному совету по делам просвещения”.
(Можно подумать, что помимо Главного совета существовало по крайней мере тридцать второстепенных, хотя он был единственный.)
“При сем препровождается заявление директора …ской гимназии для изучения грамматических форм, синтаксических и стилистических особенностей. Вместе с заключением Совета оно должно быть возвращено Министерству просвещения для дальнейшего движения.
По приказу Министра
и т. д.
(Подпись)”.
Не прошло и пятнадцати дней, как Главный совет по делам просвещения ввиду срочности дела собрался на заседание. Рассмотрев в числе других вопросов и этот. Совет решил послать заявление директора на отзыв двум специалистам. Назначили двух человек, записали решение и поручили секретарю проследить за выполнением.
Далее шли письма специалистам:
“Господин Н. Н! В связи с распоряжением Господина Министра просвещения за № 5860 от 2-III сего года и решением XV заседания Главного совета по делам просвещения, состоявшегося 17-III того же года Д. № 2, имею честь просить Вас изучить заявление директора …ской гимназии с точки зрения грамматики, синтаксиса и стиля и в кратчайший срок представить Совету детально разработанный доклад.
Примите мои уверения в глубоком уважении.
Председатель Гл. совета по делам просвещения
(Подпись)”.
Письмо такого же содержания было направлено и второму специалисту.
Через два месяца в Совет по делам просвещения пришел детально разработанный реферат о заявлении директора, над которым совместно трудились оба специалиста. Реферат начинался так:
“Главному совету по делам просвещения. Мы рассмотрели и изучили заявление директора …ской гимназии и имеем честь сообщить Совету следующее:
B природе все подчинено закону поступательного развития и совершенствования. Как простейший одноклеточный организм в результате поступательного движения и совершенствования в течение многих веков развился в сложнейшую организацию человеческого тела, так и язык в течение многих веков развивался от звуков неартикуляционных, которые мы можем встретить у животных, до уровня совершенства современных новых языков.
Для большей ясности и наглядности мы будем пользоваться следующим планом:
I. Общий раздел
- Звуковая речь и ее возникновение.
- Происхождение современных языков.
- Общие корни (санскрит).
- Деление языка на основные группы.
- Раздел сравнительной филологии.
- История науки о языке.
- Развитие науки о языке вообще.
II. Наш язык. и законы его развития
- Происхождение языка (история).
- Родственные языки.
- Общие черты и различия с родственными, братскими нашему, языками.
- Диалекты общего древнего языка на старой прародине развиваются в особые языки.
- Диалекты нашего языка.
III. Заявление директора
- Происхождение и история заявления.
- Особенности его языка в соответствии с особенностями старого страдийского языка в древних хартиях…”
И так далее. Да кто же может все это запомнить? Благодарение богу, если я хоть что-то запомнил правильно.
Ниже приводилась специальная разработка по установленному плану каждого раздела, каждого пункта, и. наконец, после многих, очень многих исписанных страниц очередь дошла до слова “продолжаться”. Вот что было написано дальше:
“Продолжаться, им. гл. санскр. dharh duhorh, скакать, подпрыгивать, бегать, (см. В. кн. III, стр. 15, 114, 118 б. Х. С. ** т.) – pl. donti, r. duti, gr. εμαυριζω, 1. canto, cantare, provoco, provocere (sic) к. 3 X b, звать, звонить, звук, зверь (смотри: Рассердился тигр, лютый зверь. Дж. Л. П. 18) – Серна выскочила из кустов – должаться с “ПРО”: продолжаться (H. 16. В. 3. С. H. О. 4. Дж. Д. 18, 5 кн. III. Смотри пример: “На юнаке ран семнадцать”).
Исходя из этого, считаем, что слово “продолжаться” не наше и его, как вредное для народа, надо выбросить”.
Подобным же образом было разобрано слово “необходимый” с таким же заключением.
После этого ученые перешли к порядку слов вообще и к порядку слов в заявлении директора в частности и сделали специальные замечания.
И, наконец, раздел: “Стиль и его особенности в заявлении”, а в заключение на нескольких страницах:
“Параллель между языком и стилем заявления директора и стилем “Илиады” Гомера”. (Тут специалисты пришли к выводу, что стиль Гомера гораздо лучше.)
“Учитывая все это, – заключают ученые, – мы полагаем, что заявление надо вернуть директору …ской гимназии для добросовестной переработки в соответствии с нашими замечаниями, и лишь после этого можно будет продолжить работу над ним”.
Через месяц собрался Совет, рассмотрел реферат и принял решение вернуть директору заявление, чтобы он исправил его по замечаниям специалистов, а затем снова послал в министерство для дальнейшей работы. Господам референтам назначили за доклад по кругленькой сумме в двести пятьдесят динаров каждому, которые выплатили не то из пенсионного фонда вдов чиновников отдела просвещения, не то из средств, предназначенных на жалованье низшим служащим.
Свое заключение Совет с почтением направил господину министру для дальнейшей работы.
В соответствии с ним заявление было возвращено из министерства вместе с рефератом в виде приложения директору на исправление в духе замечаний специалистов…
Так основательно, толково рассматриваются там дела, по полугоду ведется переписка, пока не будет исправлена и малейшая грамматическая ошибка, и лишь после этого приступают к дальнейшей работе.
В результате обширной переписки даже из самого маленького заявления вырастает такое огромное дело, что человек едва может взвалить его на плечи.
Все чиновники министерства заделались писателями, все пишут книги; только господин министр ничего не пишет. К нему я не посмел явиться, так как все меня уговаривали не делать этого, если мне дорога собственная голова. Говорят, господин министр целыми днями занимается гимнастикой, человек он очень вспыльчивый и любит драться.
Рассказывают, что однажды он подрался с главой церкви. Глава церкви, хороший спортсмен и страстный наездник, тоже был человек вспыльчивый и тоже любил драться. Как-то, неизвестно почему, он ударил священника во время богослужения палкой по голове. По общему мнению, он стал вспыльчивым из-за постоянного чтения святых книг, поэтому выходки его оправдываются и не вызывают упреков. Первое его столкновение с министром произошло из-за конных состязаний, что обнажило многие другие разногласия по вопросам религии и просвещения, от которых зависело правильное воспитание молодежи.
Глава церкви настаивал, например, на том, чтобы в учебник закона божьего во что бы то ни стало был включен раздел о выращивании жеребят, а министр требовал раздела о плавании. В этих важных вопросах не уступал ни тот, ни другой, и дело дошло, наконец, до того, что они не могли больше видеть друг друга. Чтобы отомстить своему противнику, министр приказал исключить раздел о лошадях даже из зоологии, а вместо этого изучать в школах плавание.
Но ведь изменить какое-то место в учебнике это пустяк, у нас не то что учебники, а целые программы меняются через день.
Из работающих на ниве просвещения не было ни одного, который не писал бы школьных учебников, не говоря о том, что каждый являлся автором поучительной книги, предназначаемой для награждения учеников и рекомендуемой для чтения примерным детям.
Учебники, точнее их авторы, ждали своей очереди. Деньги нужны многим, а поэтому учебники или закупаются по распоряжению министра, или рекомендуются школам для обязательного пользования. Прежде всего министр обеспечивает своих родственников и ближайших друзей. Не успеют ученики приобрести рекомендованный учебник, глядишь, закадычный приятель министра уже тащит ему другой. И этому, разумеется, тоже надо пойти навстречу. И в тот же день выходит приказ:
“Длительное пользование учебником (по такому-то предмету, такого-то) выявило его негодность, а посему в интересах дела существующий учебник из употребления изъять и ввести учебник… (имя автора забыл)”.
Я хотел посетить министра юстиции, но он был за пределами страны.
Правительство Страдай носилось с серьезной мыслью основать несколько школ для глухонемых детей, чтобы тем самым поправить плохое финансовое положение государства, и министр юстиция отправился за границу познакомиться со школами такого рода.
Это важное и значительное дело не терпело отлагательства, и поэтому сразу были приняты самые срочные меры. Помимо того что министр юстиции (с очень большой надбавкой к жалованью) отправился изучать организацию таких школ, был назначен с большим окладом н надбавкой на представительство управляющий школами для глухонемых, а также наставники; еще раньше приступили к строительству огромного дома для управляющего. Разумеется, срочно были назначены заведующий хозяйством, врач, начальник местного контроля, кассир, помощник кассира, писарь, три-четыре переписчика и несколько служителей. Все они, от управляющего и до служителя, неукоснительно получали жалованье, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет вступить в новую должность, только управляющий кое-кому доверительно сообщал, что с помощью одного своего родственника министра он добивается разрешения принимать в школы обыкновенных детей.
Этим учреждением, вернее его чиновниками, – учреждения-то ведь еще не существовало, – ведал господин министр юстиции, так как министр просвещения заявил, что не желает иметь дело “с какими-то глухими тетерями”.
Министр юстиции был поглощен заботами и попечительством над школами для глухонемых, дела же министра юстиции взялся выполнять военный министр, а обязанности последнего исполнял министр просвещения, ненавидевший книги и школы, так что за него всегда работала его жена; а она, как всем известно, обожала детективные романы и мороженое с шоколадом.
(Далее)
Радоје Домановић 