(Предыдущая часть)

Утром собрались все, кто отважился пуститься в далекий путь. Более двухсот семейств пришло в условленное место, лишь немногие остались сторожить родные очаги.

Тяжко было смотреть на этих нечастных, вынужденных горькой судьбой бросить край, где они родились, покинуть могилы своих предков. Их осунувшиеся, испитые лица опалены солнцем, длительные страдания, безысходное горе наложили отпечаток на весь их облик. Но в это утро в их глазах впервые сверкнул луч надежды, омраченный, правда, тоской по родине. Вон у того старика уже катятся слезы по морщинистому лицу, вздыхая, он сокрушенно покачивает головой, полный неясных предчувствий. Куда более охотно остался бы он здесь и, претерпев все мучения, сложил свои кости на этой круче, не пускаясь на поиски лучшего края; многие женщины в голос причитают, прощаясь с усопшими, могилы которых остввляют; мужчины, боясь расчувствоваться, прикрикивают на них: «Чего же вы хотите? Чтоб мы и дальше голодали в этом проклятом крае и жили в каких-то норах?» Но они и сами с радостью, если б только это было возможно, захватили бы с собой весь этот проклятый край, все эти бедные лачуги.

Шум и гам, как всегда при скопище народа. Возбуждены и мужчины и женщины, да и детишки, устроившиеся у матерей на горбу, подняли крик; по-своему взволнованы и животные. Их, правда, маловато изредка увидишь то коровенку, то тощую с большой головой и толстыми ногами взлохмаченную клячу, нагруженную какими-то одеялами, сумками, мешками. Бедное животное сгибается под тяжестью, но держится из последних сил, а то и заржет порой. Эти ведут за собой навьюченного осла; ребятишки тащат на поводках собак. Тут, разумеется, и разговоры, и крик, и ругань, и причитания, и плач, и лай, даже какой-то осел подал голос, только вождь не произнес ни слова, будто вся эта суматоха его совсем не касается. Истинный мудрец!

Он продолжает сидеть, понурив голову, молчит и думает, разве что сплюнет изредка — и это все. Но как раз поэтому популярность его до того возросла, что уже каждый готов был, как говорится, броситься за ним в огонь и воду.

— Эх, и повезло же нам найти такого человека, — с гордостью скажет кто-нибудь, почтительно глядя на вождя. — Пропали бы мы без него. Что за ум, братец ты мой! Только вот молчит, слова еще не промолвил!

— А что ему говорить? Кто много говорит, мало думает. Мудрый человек, понятно, не только молчит, но и думает о чем-то!.. — прибавит другой с неменьшим почтением.

— Да, не так-то легко вести за собой столько народу! Тут есть над чем подумать, если уж принял на себя такую обязанность, — опять вступится первый.

—

Но пора в путь. Подождали немного, не надумает ли еще кто присоединиться к ним, но так как желающих не оказалось, решили не медлить больше.

— Так как, двинемся? — спрашивают вождя.

Он молча поднялся.

Вождя тотчас окружили самые отважные, чтобы в случае несчастья быть рядом с ним и охранять его от всяких опасностей.

Попрежнему хмурый, не поднимая головы, вождь двинулся вперед, с достоинством помахивая перед собой палкой, и толпа тронулась за ним, прокричав несколько раз: «Живео!» Вождь прошел еще несколько шагов и налетел на забор возле здания общины. Тут, конечно, он остановился, остановилась и толпа. Вождь отступил немножко и два-три раза ударил палкой по забору.

— Что делать? — спрашивают его.

Молчание.

— Как что делать? Разбирай забор — вот что делать! Видишь, человек показывает палкой, что нужно делать! — закричали те, что были возле вождя.

— Вон ворота, вон ворота! — кричат дети и показывают на ворота на противоположной стороне.

— Тсс, тихо, дети!

— Господи боже, что же это делается! — крестятся женщины.

— Молчите, он знает, что нужно. Давайте разбирать забор!

В одно мгновение забор растащили, словно его и не бывало. Прошли.

Не успели сделать и ста шагов, как вождь забрел в заросли терновника и остановился. С трудом выбрался он обратно и принялся ударять палкой по земле то вправо, то влево. Все встали.

— Что там опять? — кричат задние.

— Пробиться надо через терновник! — предлагают те, что окружают вождя.

— Вон дорога! Вон дорога за кустами! — кричат дети, да и взрослые, из задних рядов.

— «Вон дорога! Вон дорога!» — гневно передразнивают те, что возле вождя. — А вы знаете, куда он ведет, слепцы несчастные? Нельзя всем командовать. Он знает, где пройти лучше и быстрей! Вырубай кустарник!

Принялись вырубать.

— О-оох! — раздавались время от времени стоны тех, кому ветки ударяли по лицу или колючки вонзались в руки.

— Ничего, браток, не дается без муки. Можно и помучиться, если хотим своего добиться! — отвечают на это самые отважные.

После многих усилий пробились через терновник и пошли дальше.

Шли до тех пор, пока не натолкнулись на какую-то изгородь.

Ее тоже повалили и двинулись дальше.

—

Мало они прошли в тот день, преодолевая многие, правда более мелкие, препятствия, и это при весьма скудной пище: кто взял на дорогу сухого хлеба и немножко чего-либо к хлебу, кто только хлеба, чтоб кое-как заморить червячка, а у третьего и хлеба не было. Слава богу еще, что лето, нет-нет, да и найдешь по пути какие-нибудь дикие плоды.

Итак, в первый день прошли мало, но сильно устали. Большим опасностям не подвергались, и несчастных случаев не было. Конечно, при таком великом предприятии не обойтись без происшествий, но они считаются пустяками, например: какой-то женщине ободрало терновником левый глаз, и она приложила мокрую тряпку, ребенка ударило шестом по ножке — теперь он хромает и плачет, старик запутался в зарослях ежевики, упал и вывихнул ногу, ему привязали к ноге толченого луку, и он геройски переносит боль и отважно следует за вождем, опираясь на палку. (Многие, правда, говорили, что дед врет, будто вывихнул ногу, притворяется, потому что задумал возвратиться назад.) Наконец, мало у кого нет заноз в руках, не исцарапано лицо. Мужчины героически терпят, женщины проклинают час, когда пустились в путь, а дети остаются детьми, они, конечно, плачут, не понимая, сколь щедро будут вознаграждены эти мучения и боль.

К великому счастью и на радость всем с вождем ничего не случилось. Его, правда, очень оберегали, но все же — все же и везет человеку!

Остановившись на ночлег, помолились и возблагодарили господа, что первый день путешествия миновал счастливо и вождю их не причинено ни малейшего зла. Затем взял слово один из тех, отважнейших. Шрам от удара лозой рассекал его лицо, но он не обращал на это никакого внимания.

— Братья! — начал он. — Один день, благодарение богу, мы прожили счастливо. Нам нелегко, но мы должны геройски преодолеть все препоны, зная, что этот мучительный путь ведет нас к счастью. Боже милостивый, сохрани нашего вождя от всякого зла, чтоб и дальше он вел нас так же успешно…

— Если так пойдет, завтра я и второй глаз потеряю,— сердито проворчала пострадавшая женщина.

— О-оой, нога моя, нога! — завопил дед, ободренный ее замечанием. Дети неумолчно хнычут, ревут, и матерям едва удается утихомирить их хоть на время, чтобы расслышать слова оратора.

— Да, потеряешь и другой глаз, — вспыхнул оратор, — пусть оба потеряешь! Ничего не случится, если какая-то женщина потеряет за такое великое дело два глаза! Позор! Ты что, не хочешь счастья и благополучия своим детям? Хоть бы и половина нас погибла за это дело! Ишь ты, подумаешь, один глаз! Да на что тебе глаза, когда есть кому смотреть и вести нас к счастью? Уж не отказаться ли нам из-за твоего глаза да из-за дедовой ноги от нашего дела?

— Врет дед! Врет он, притворяется, чтобы вернуться назад! — послышались голоса со всех сторон.

— Кому, братья, невмоготу, — снова вступил оратор, — пусть вернется, а не стонет тут и не смущает других. Что касается меня, то я последую за этим мудрым вождем, пока жив.

— Все мы, все пойдем за ним, пока живы.

Вождь молчал.

Люди опять стали приглядываться к нему и перешептываться:

— Только молчит и думает.

— Мудрый человек!

— Посмотрите, какой у него лоб!

— И все хмурится.

— Серьезный!

— Храбрый, по всему видно.

— Храбрый, бог с ним, — забор, изгородь, кустарник — все сокрушил. Только постукивает палкой, нахмурившись, и ничего не говорит, а ты уж понимай, что к чему.

(Далее)