(Предыдущая часть)

ДОБРАЯ ДУША

Одни борются за власть, за господство, другие за богатство, кто старается добиться любви, кто положения в обществе, престола или славы, а она, горемычная, весь свой век добивалась мыла. И не какого-нибудь дорогого мыла, а простого мыла для стирки белья, стирального, или, как его называют крестьяне, поганого мыла. И вот, борясь за это мыло, она прожила свой век.

Я помнил ее с детства. Маленькая, но коренастая, она немного прихрамывала на правую ногу. Голова у нее большая, лицо грубое, всегда красное и шершавое — от чрезмерного употребления мыла. Рот широкий с тонкими, влажными губами; глазки —маленькие, славные — жалостливо выглядывают из-под чистого платка, надвинутого по самые брови. С тех пор как я ее помню, она — вдова, живет одной семьей с братьями и вечно возится с их детьми.

Она их кормит, холит, ласкает, спать их «ложит», как она говорит, и будит—все она. И сама обедала, ужинала и спала в этом ребячьем лагере, хоть у нее и была собственная каморка.

Всякий, кто заходил сюда, убеждался, что не напрасно она целый век боролась за мыло. Всюду чистота, пахнет травами. Да и на ней все сверкало — с головы до пят. Каждая тряпочка, какую найдет во дворе (она и этим не пренебрегала), выстирана и аккуратно сложена.

— А что? И это пригодится на заплатку, а они выбросили! — скажет, бывало, поднимая тряпочку, и сейчас же ее в воду, да и отстирает с мылом раза три.

Сидит посреди детского войска, жует хлеб, а ребятишки хлебают молоко по двое — по трое из одной чашки, ссорятся, а то и подерутся ложками, брызжут друг на друга молоком. Она вмешивается, сердится, но дети и ухом не ведут, не боятся ее, она — в слезы, примется проклинать свою судьбу, а ребятишкам смешно. Только в крайнем случае она требует вмешательства высших сил — зовет на помощь матерей и отцов. А восстановив порядок, снова напевает, ласкает детей на свой особый манер.

С ней никогда не говорят серьезно ни о чем. А подшучивают часто, и все больше насчет мыла. Постоянно с детьми, она и сама с годами стала настоящим ребенком. То расплачется без причины, а то хохочет до слез.

Иногда она выражала желание получить обновку — платок или кацавейку какую, хоть в сундуке и лежали у нее неодеванные платки, которых много надарили ей на свадьбах за долгие годы, но те она берегла. Каждый день раз по десять вытащит все из сундука и снова уложит.

Но мыло, ох уж это мыло! Мысль о мыле наполняла все ее существо — ум, сердце, душу.

Наполеон будто бы оказал когда-то: «Три вещи необходимы для войны: деньги, деньги и еще раз деньги!» Вслед за великим полководцем она могла бы с глубоким убеждением воскликнуть, перефразируя его изречение: «Три вещи необходимы для жизни: мыло, мыло и еще раз мыло!»

Крестьяне часто подтрунивали над ней и дразнили ее за эту манию чистоты, но мне она нравилась. Умывалась она чуть не каждый час. И стоило , поглядеть, как это делалось: намылится и смоет, намылится и смоет —раз десять. Оттого и кожа у нее шелушилась.

Соберется кто-нибудь из домашних в город — она сей-час же к нему:

— Купи, милый, мыльца!

— Какое там мыло! Нечего зря деньги бросать.

— Купи, родной, хоть в этот раз. Потом долго не буду просить.

Она прямо в отчаяние приходила, когда возвращались без мыла. Уйдет в свою клетушку и плачет там, будто всех родных похоронила. А ведь всегда было у нее в запасе килограмма два, но она не пустила бы их в ход ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах. Скорей она согласилась бы целый день проработать за крохотный обмылочек.

Если приходил кто-либо из зятьев или родственников к ним в гости, она тут как тут, и вместо приветствия:

— Ах! вот ко мне зятек пришел, он мне купит мыльца.

—

Когда братья разделились, ей выделили корову и триста килограммов хлеба в год. Она осталась жить у старшего брата, попрежнему занималась детьми и все так же ко всем приставала насчет мыла.

Услышав, что кто-то жениться собрался, тотчас идет туда:

— А, женишься, додумался тоже, а мне мыла не мог купить!

Эта погоня за мылом перешла у нее в страсть, и она в последнее время делила всех людей на две группы: добрых, которые ей покупают мыло, и на пропащих, выродков, которые никогда этого не делают.

Вы рассказываете ей о ком-нибудь, восторгаетесь его добродетелями, доказываете, какой он превосходный человек, но все это ничего не значит для нее. Однажды она услышала, как брат в разговоре с крестьянами сказал, что на пост председателя самым подходящим будет Павле.

— И-их! Чтоб ему пусто было! И сына женил, и дочь выдал замуж, а ни разу мне куска мыла не подарил! — озлобленно вставила она.

Некоторым образом она даже полагала, что покупка ей мыла более обязательна для каждого сербского гражданина, чем уплата налога.

Прошло десять лет с тех пор, как я ее видел. Я посетил их дом через несколько месяцев после смерти ее брата.

Когда я пришел, она сидела на постели брата и в голос, причитала:

— О-ох, братец мой милый, кто же теперь купит мне мыльца? Бывало, ты купишь да скажешь: вот тебе мыло! О-ох, золотко мое!.. А сестра отдала тебе свои доски, не жалко для тебя ей досок… В гробу из моих досок тебя похоронили, солнышко ты мое!..

— Замолчи, дуреха! Что тут распричиталась? — огрызнулся на нее племянник.

— Так уж и замолчи! Вы, что ли, мне мыла купите, как мне не жалеть его!

— А что за доски? — спрашиваю.

— Да она, знаешь, отдала свои доски отцу гроб сделать, в нем его и похоронили, — ответил племянник.

— Так разве у каждого из вас приготовлены доски для гроба?! — спросил я с изумлением.

— А как же! Когда мы разделялись — все из общего леса взяли бревна и выстругали доски для каждого.

— А его собственные куда делись?

— Да у Нино, покойного, не было, так отец свои отдал.

— Сестрины доски, братик мой милый, в них лежишь! Сухие, браточек, такие хорошие были, теперь такого и дерева не сыщешь, да сестре не жаль для тебя! — причитала она.

— Тебе другие выстругают! — утешаю ее.

Она вздохнула и молвила тихо, сквозь слезы:

— Нет теперь таких. Дерево, знаешь, сухое было, за двадцать лет в земле не сгниет.

Я купил ей килограмм мыла, и печаль ее несколько смягчилась от столь неожиданной радости.

Несчастная! Кусок мыла она не променяла бы на престол русского царя.

Источник: Доманович, Радое, Повести и рассказы, Государственное издательство художественной литературы, Москва 1956. (Пер. Т. Поповой)